Боярин
Шрифт:
— Ну? — прищурил он вопросительно глаз.
— Короче так, пацаны, — привалился я к чьей-то спине, — сегодня шухер отменяется. Ферштейн, чи нихт?
— Чого вин гутарит? — подает голос один из бандитов.
— По-русски изъясняйся, говорун, — хмурится Евлампий.
Сажусь по-турецки и, авторитетно жестикулируя распальцовкой, привожу аргументы, почему нельзя пытаться убежать сегодня. Разумеется о надежде на организованную оскольскими казаками погоню не говорю, ибо в этом случае для Евлампия с подручными, как говорится, хрен редьки не слаще. Говорю в основном о необходимости дождаться, когда полон по планам крымчаков увеличится втрое, и лишь тогда сколотить надежную боевую команду, с которой не грех будет
С последним словом меня покинули последние силы, и я уснул, вновь привалившись к чьей-то спине. Савин вроде бы что-то говорил и даже пытался меня растолкать, но моему организму не было до него абсолютно никакого дела.
Бег. Грубая веревка стерла кожу на запястьях до крови. Хриплое дыхание соседей. Желание упасть и умереть. Словно в усмешку над таким желанием, всплывающие в сознании слова Савелия о марш-броске с полной выкладкой. Даже и думать не хочу, сколько шагов пробежал бы, если сейчас на меня навьючить полтора пуда груза… Мысли отвлекают и успокаивают. Вспоминаю науку родного дядьки и начинаю дышать в такт бега — на два шага вдох, на два шага выдох… Колонна резко останавливается, и мы падаем, натыкаясь друг на друга. Наверное, крымчаки казнят очередного бедолагу, не выдержавшего забега. Лучше бы не останавливались. Теперь подняться и снова бежать невыносимо трудно…
Зимний день короток, но нас гнали и в темноте. Гнали, пока не послышались возбужденные голоса, и вокруг возникла какая-то суета. Колонна остановилась, полон, сбили в кучу, сняв веревочные петли с рук. Через несколько минут к нам втолкнули новых пленников. Я даже сквозь невероятную усталость удивился тому, что это были только женщины и подростки. До сих пор женщин, как особо ценный товар, везли на лошадях, коих хватало с лихвой. Неужели набрали полонянок с излишком?
Однако все оказалось гораздо хуже. Ситуацию растолковал Алексашка, успевший расспросить подростков. С бабами разговаривать было бесполезно, ибо все они либо выли, либо наоборот находились в ступоре, сквозь который невозможно было пробиться. В общем, налетели крымчаки на очередное селение, застав обитателей врасплох. Вот только оказалось то селение не владением какого-нибудь порубежного помещика, а свободным казачьим хутором. И ладно если бы, застав врасплох, татары порубили взрослых казачков. Но они-то не за головами пришли, а за полоном. А полон на сей раз зубастым оказался. Опомнились хуторяне, да устроили гостям смертельную мясорубку. В итоге, взяв менее двух десятков баб и детей, крымчаки потеряли полсотни убитыми и тяжело ранеными. Раненых сам татарский принц и добил, пообещав по возвращению вырезать и их детей, дабы не поганить род неумелыми воинами, неспособными большим числом одолеть горстку русских.
Алексашка замолчал и посмотрел мне за спину с таким выражением, будто увидел смертельного врага. Так оно и оказалось, к нам подобрался бандитский генерал.
— Плохо дело, хлопцы, — заявил он.
— Тамбовские волки тебе хлопцы, — определил я степень дружественности наших отношений. — что случилось? Неушто запор?
— Слушай, что скажу, говорун, — поморщился Евлампий. — Наказал я хлопцам, кои по-татарски разумеют, слушать о чем крымчаки говорят. Мыслю, порежут нас, говорун, нынче, аки скот.
— Обоснуй.
Из собранных подручными Савина сведений следовало, что ближники принца конкретно присели тому на уши, уговаривая порубить, полон и во все конские лопатки улепетывать домой. А уж они-то подтвердят и перед ханом, и перед остальными его сыновьями, что он взял полона в два раза больше против обещанного, но потерял его в отчаянной рубке с многотысячным русским полком. И в этом нет ничего позорного, ибо разменял жизни немногим более полусотни своих воинов на жизни тысячи урусов. И каждый воин, побывавший в героическом набеге, подтвердит сей подвиг, если не захочет, чтобы его род вырезали под корень.
Неожиданно гомон среди окружающих нас крымчаков стих. Проследив, куда направлены их взоры, я увидел группу приближающихся татар, выделяющихся среди прочих не только богатым одеянием, но и особой статью. Возглавлял группу высокий юноша с едва пробившимся пушком на верхней губе и на высоко задранном подбородке. Не иначе принц? Сколько же ему лет? Максимум шестнадцать. Поверх длиннополого стеганого халата надета кираса, сверкающий вид которой заставляет сомневаться, что ее владелец участвовал в смертельных рубках. На голове так же сверкающий шлем, который то ли отделан меховой опушкой, то ли просто одет поверх шапки. Выдвинутая вперед нижняя челюсть, плотно сжатые губы и сведенные к переносице брови наверняка должны придавать лицу воинственную свирепость. На поясе у юноши с одного бока болтается сабля в инкрустированных драгоценными камнями ножнах, с другого бока кинжал, не многим уступающий в размерах сабле.
Глава крымчаков подходит ближе и останавливается, хмуро осматривая полон. Повисает еще большая тишина. Даже бабы перестают выть и лишь тихонько всхлипывают. Судя по тому, что разведал Евлампий Савин, сейчас решается наша судьба.
Я никогда не считал себя отморозком. Просто в критические моменты вдруг начинал совершать такие поступки, о которых в здравом уме не мог бы даже помыслить. Вот и сейчас поднимаюсь и иду к татарскому принцу. Он удивленно вскидывает брови, глядя на наглеца. Меня тут же сбивают с ног. Успеваю заметить блеск занесенной сабли и непроизвольно зажмуриваю глаза и втягиваю голову в плечи. Но слышится каркающая команда, меня хватают за шкирку, волокут и бросают под ноги принцу.
— Говори, урус, — с презрением в голосе бросает один из ближников принца.
— Я не урус, — заявляю, поднявшись на четвереньки, — я сын чукотского короля. За меня заплатят большой выкуп.
Татары заговорили на своем. В их голосах слышалась заинтересованность.
— Я не слышал о таком королевстве, урус? — шагнул ко мне принц, решивший общаться лично.
— Я тоже, — сообщаю недоверчивому крымчаку, дергаю его за ноги, кубарем накатываюсь на рухнувшее навзничь тело, выхватив кинжал и прижав его к горлу юного воина степей. На миг встречаюсь взглядом с широко открытыми глазами, отражающими одновременно испуг, обиду и растерянность. А вокруг шелест покидающих ножны клинков сливается в смертельный шепот.
— Всем отойти! — кричу, опрокидываясь на спину, но продолжая прижимать лезвие к горлу опешившего принца. Из-под врезавшегося в кожу лезвия стекает капля крови. Косясь на готовые обрушиться на меня сабли нукеров, ору поверженному в ухо: — Прикажи отойти своим собакам! Иначе я успею отрезать твою голову, прежде чем отрубят мою!
— Ан-нан кит! — сорвавшись на мальчишеский фальцет, дрожащим голосом выкрикнул тот.
— Какой еще аннан? Прикажи отойти, иначе зарежу!
— Аннан кит! — снова заверещал татарин, и окружающие нас нукеры отступают на шаг.
— Аннан кит! — теперь уже ору я. — Иначе хан отрежет вам яйца за то, что не уберегли его сына!
Крымский принц выдает какую-то скороговорку, и крымчаки, шипя что-то злое сквозь зубы, отступают еще на пару шагов.
— Чего ты хочешь, урус? — косясь на кинжал у собственной шеи, спрашивает принц.
— Выкуп, естественно. Ты чего думаешь, я ради развлечения заманивал тебя в эту ловушку? — мелю, что в голову приходит, пытаясь сообразить, как выпутаться из сложившейся ситуации.
— В какую ловушку? — не понимает крымчак.