Боярщина
Шрифт:
– Как вы тихо едете, - сказал он, кланяясь с доброю улыбкой Эльчанинову.
– Мне некуда торопиться, - отвечал тот рассеянно.
– А куда вы, смею спросить, едете?
– спросил Савелий, которому хотелось, видно, завести разговор.
– В Ярцово, - отвечал Эльчанинов.
– И я туда же; позвольте мне ехать вместе с вами.
– Сделайте милость, - отвечал Эльчанинов.
– Вы уж меня, я думаю, не помните, Валерьян Александрыч, - сказал Савелий, - я с вами игрывал и гащивал у вас в Коровине.
– Теперь припоминаю, - отвечал Эльчанинов,
– Где ваш батюшка?
– спросил он.
– Отец мой умер.
– И вы теперь одни?
– Один, - отвечал Савелий.
– Вы много переменились, Валерьян Александрыч! Я вас не узнал было, - прибавил он.
– Не мудрено, - произнес Эльчанинов со вздохом, - переменишься, поживши на свете, - прибавил он.
– Да вы много ли еще нажили; разве горе какое особливое у вас есть, а то что бы, кажись...
– возразил Савелий.
– Горе?
– повторил Эльчанинов.
– Горя нет, а так, скучаю!
– Отчего же вы скучаете?
– От нечего делать.
Савелий улыбнулся.
– Вот как, - проговорил он, - нам работа руки намозолила; а есть на свете люди, которым скучно оттого, что делать нечего.
– И очень много, - подхватил Эльчанинов, - большая часть людей несчастны оттого, что не знают, что им делать. Из них же первый - аз есмь, заключил он и зевнул.
– Вам, я думаю, надобно служить, - заметил Савелий.
– Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно [7] , - проговорил с усмешкой Эльчанинов.
– Ну, женитесь.
– Жениться? На ком?
– Я не знаю; а думаю, за вас пойдет хорошая невеста.
– Сыщите.
– Я не сват, - сказал с улыбкой Савелий.
– Сыщите сами.
– Легко сказать. Сами вы, например, отчего не женитесь?
Савелий при этом вопросе покраснел.
– Какой я жених? За меня девушка, у которой есть кусок хлеба, не пойдет.
7
Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно...
– искаженные слова Чацкого из комедии А.С.Грибоедова "Горе от ума".
– А вы бедны?
– Три души у меня-с, из них одна моя собственная.
– Чем же вы живете?
– Да хлебопашеством больше-с.
– И сами пашете землю?
– Пашу-с.
– Это ужасно!
– воскликнул Эльчанинов, - дворянин по рождению...
Молодые люди на некоторое время замолчали.
– Любили ли вы когда-нибудь в жизни?
– спросил вдруг Эльчанинов, у которого поступок Анны Павловны не выходил из головы и которому уж начинал нравиться его новый знакомый.
– Любил ли я женщин?
– спросил Савелий.
– Нет еще.
– И не любите.
– Почему же?
– Потому что они этого не стоят. Слышали ли вы у предводителя, что говорили про Мановскую? Это еще
– Это неправда, что про нее говорили!
– Вы ее знаете?
– Как же-с: соседское дело, бываю у них, видал ее; а вы ее знаете?
– Я еще ее в Москве знал. Она недурна.
– Да-с, и очень добрая и не гордая, - сказал Савелий.
Эльчанинову пришло в голову сделать Савелию поручение к Анне Павловне, но он боялся.
– А когда вы будете опять у них?
– спросил он.
– Не знаю, как случится. А вы ездите к ним?
– Нет, мне не правится ее муж.
– Я поклонюсь ей от вас, коли угодно, - сказал Савелий, как бы угадывая намерение своего спутника.
– Ах, сделайте милость, - сказал Эльчанинов, обрадованный этим вызовом, - и скажите ей, что в Москве она лучше держала свое обещание.
– А разве она не сдержала какого-нибудь обещания?
– Да, пустяки, конечно: обещалась у предводителя танцевать со мною кадриль и уехала.
– Ее, может быть, муж увез.
– Очень может быть. Скажете?
– Извольте.
– Только с глазу на глаз.
– Это для чего-с?
– Потому что этот господин муж может подумать бог знает что.
– Так я лучше ничего не буду говорить, - сказал, подумавши, Савелий.
– Нет, нет, бога ради, скажите, - проговорил Эльчанинов, испуганный мыслью, что не догадывается ли Савелий.
– А вам очень хочется?
– спросил тот.
– Очень...
– Да тут ничего такого нет?
– Решительно ничего.
– Хорошо, скажу-с.
Разговаривая таким образом, молодые люди подъехали к Ярцову.
– Прощайте!
– сказал Савелий.
– Доброй ночи, - проговорил Эльчанинов, протягивая к нему руку, приезжайте ко мне, мы старые знакомые.
– Хорошо-с, - отвечал тот и поворотил лошадь к своему флигелю, а Эльчанинов подъехал к крыльцу дома Клеопатры Николаевны.
При входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке сидел, развалившись в креслах; невдалеке от него на диване сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
При появлении Эльчанинова хозяйка издала восклицание.
– Боже мой! Monsieur Эльчанинов!
– сказала она.
– Так-то вы исполняете ваше обещание, прекрасно!
– Извините меня, - начал Эльчанинов, не кланяясь Задор-Мановскому, который в свою очередь не сделал ни малейшего движения.
– Я не мог приехать, потому что был болен. Но, кажется, и вы чем-то расстроены?
– Ах, у меня горе, Валерьян Александрыч: мой опекун помер.
– Опекун? Зачем у вас опекун?
– Опекун над имением моей дочери; вы не знаете, с какими это сопряжено хлопотами. Нужно иметь другого; вот Михайло Егорыч, по своей доброте, принимает уж на себя эту трудную обязанность.