Боярщина
Шрифт:
– Ты страшный болван, - сказал граф сердито.
– За что же тебя убьет Мановский? Ты еще сделаешь ему добро!.. А другой не может этого узнать: как он узнает?
– Оно так, ваше сиятельство! Все-таки сами посудите: я человек маленький!.. Меня всякий может раздавить!.. Да и то сказать, бог с ними! Люди молодые... по-божески, конечно, не следует, а по-человечески...
– Поди же вон, - сказал граф.
– Я не люблю мерзавцев, которые способствуют разврату!
Иван Александрыч чуть не упал в обморок.
– Помилуйте, ваше сиятельство, - сказал он плачевным голосом, - я не к тому говорю... Извольте, если вам угодно, я скажу.
– Давно бы так!
– сказал граф более ласковым голосом.
– Ты, по чувству
– Конечно, ваше сиятельство. Я так и скажу; скажу, как дворянин дворянину.
– Так и скажи! Ступай! Но обо мне чтобы и помину не было; я только так говорю.
– Как можно-с!.. Можно ли ваше сиятельство мешать в эти дела?
– Ну, ступай!
Иван Александрыч вышел из кабинета не с такой поспешностью, как делал это прежде, получая от графа какое-либо приказание. В первый раз еще было тягостно ему поручение дяди, в первый раз он почти готов был отказаться от него: он без ужаса не мог представить себе минуты, когда он будет рассказывать Мановскому; ему так и думалось, что тот с первых же слов пришибет его на месте.
X
Теперь прошу читателя вместе со мною перенестись на несколько минут в усадьбу Коровино, принадлежащую Эльчанинову, и посмотреть на домашнюю жизнь моего героя. Он жил в большом, но очень ветхом доме, выстроенном еще его отцом. Гостиная этого дома, как и в доме Задор-Мановского, была, по преимуществу, то место, где хозяин проводил свое время, когда бывал дома. Странный представляла вид эта комната с тех пор, как поселился в ней молодой барин. Вместо церемонности и чистоты, которыми обыкновенно отличаются гостиные в семейных помещичьих домах, она представляла страшный беспорядок: на столе и на диванах валялись разные книги, из которых одни были раскрыты, другие совершенно лишены переплета. По большей части это были прошлогодние журналы, переводные сочинения и несколько французских романов; большим почтением, казалось, пользовались: Шекспир в переводе Кетчера [8] и полные сочинения Гете на немецком языке. Они стояли на стоявшей в углу этажерке и даже были притиснуты мраморной дощечкой с сидящею на ней собакой. На круглом столе стояла матовая лампа; на полу и на окне были целые кучи табачного пепла и валялось несколько недокуренных сигар. На столе, под зеркалом, стоял очень хороший мраморный бюст Вальтер-Скотта. За рамкой портрета отца был заткнут портрет Щепкина [9] . Рядом с портретом матери висела гравюра какой-то полуобнаженной женщины. Словом, тут было все, что бывает обыкновенно в грязных и холодных номерах, занимаемых студентами.
8
Кетчер, Николай Христофорович (1809-1886) - врач по профессии, поэт и переводчик. В 40-х годах был близок к кругу литераторов, группировавшихся вокруг В.Г.Белинского и А.И.Герцена.
9
Щепкин Михаил Семенович (1788-1863) - великий русский актер, один из основоположников реализма на русской сцене.
Спустя четыре дня с тех пор, как мы расстались с Эльчаниновым, он в длинном, польского покроя, халате сидел, задумавшись, на среднем диване; на стуле близ окна помещался Савелий, который другой день уж гостил в Коровине. Молодые люди были почти друзья. Случилось это следующим образом: на другой день после приезда от вдовы Эльчанинов проснулся часов в двенадцать. Ему была страшная тоска и скука: он грустил по Анне Павловне. Забыв и ревность и неисполненное обещание, он страстно желал ее видеть. Ехать прямо не было никакой возможности. Задор-Мановский,
Грустный и растерзанный, возвратился он домой. "Что мне делать, что мне предпринять?
– говорил он сам с собою, - нельзя ли послать человека, но где и как лакей может ее видеть?" Тут он вспомнил о поручении, которое сделал Савелью: может быть, он исполнил его, может быть, он был там и что-нибудь ему скажет.
С этим намерением он послал к Савелью письмо, которым приглашал его приехать к нему и посетить его, больного. Вместе почти с посланным явился и Савелий. После первых же приветствий нетерпеливый Эльчанинов спросил своего гостя: был ли он у Мановского?
– Нет еще, - отвечал тот.
– А скоро ли думаете быть?
– Дня через два.
– Зачем же так долго?
– Я видел Михайла Егорыча. Он велел мне послезавтра побывать у него.
Еще два дня, страшные, мучительные два дня, должен был дожидаться Эльчанинов, один, в скуке; в гости ехать он никуда не мог.
– Не сделаете ли вы мне одолжение?
– сказал он, обращаясь к своему гостю.
– Какое?
– Пробудьте эти два дня у меня.
– Работа у нас теперь спешная: сенокос-с.
– Я к вам пошлю двух-трех мужиков, сколько вы хотите, - сказал Эльчанинов.
– Хорошо, - отвечал Савелий и остался.
Молодые люди начали разговаривать. Эльчанинов много говорил о женщинах, об обязанностях человека, о различии состояний, о правах состояний, одним словом - обо всем том, о чем говорит современная молодежь. Савелий слушал со вниманием и только изредка делал небольшие замечания, и - странное дело! при каждом из этих замечаний, сказанном простым и необразованным человеком, Эльчанинов сбивался с толку, мешался и принужден был иногда переменять предмет разговора. Результатом этой беседы было то, что Эльчанинов начал с полным уважением смотреть на Савелья. Он видел в нем очень умного человека. Целый день друзья проговорили без умолку. Ночью Эльчанинову пришло в голову попросить Савелья передать Анне Павловне письмо. С этой мыслью он проснулся часу в девятом. Савелий, привыкший рано вставать, давно уже сидел, одевшись, у окна.
– Вы поздно встаете, - сказал он хозяину.
– Привычка, - отвечал Эльчанинов.
– Впрочем, я вчера долго не спал. Мне было грустно.
– О чем?
– Я много имею причин грустить.
Савелий молча посмотрел на него.
– Например, мне теперь ужасно хочется видеться с одной женщиной, продолжал Эльчанинов, - и не имею на это никаких средств.
– Что же вам мешает?
– Что обыкновенно мешает в этих случаях... Муж!..
Савелий улыбнулся.
– Вы говорите про Анну Павловну?
– проговорил он.
– Однако вы догадливее, нежели я думал, - сказал Эльчанинов, решившийся окончательно посвятить в свою тайну Савелья, в благородство которого он уже верил.
– Да нетрудно и догадаться, - сказал тот.
– Я надеюсь, - сказал Эльчанинов, пожимая руку новому поверенному.
Савелий ничего не отвечал. В лице его видно было какое-то странное выражение.
– Я вас хотел попросить, Савелий Никандрович, - начал Эльчанинов с небольшим волнением, - не передадите ли вы от меня письмо Анне Павловне?
Удивление изобразилось в лице Савелья.
– Письмо!
– сказал он.
– Разве вы переписываетесь?
– Я знал ее еще в Москве и там уже любил ее. Шесть лет, как я люблю ее одну, шесть лет, как для меня не существует другой женщины.
– Отчего же вы не женились на ней?
– Нас разлучили!.. И притом же она была дочь богатого человека!
– А может, она и пошла бы за вас?
– Может быть, но дело в том, что нас разлучили совершенно нечаянно: отец ее почти в один день собрался и уехал в свое имение.