Боярские дворы
Шрифт:
Однако «принц Вимене», как называли его современники по любимому присловью – искаженному акцентом выражению «вы меня», фигура и вовсе необычная. Настоящее его имя остается загадкой, но именно он был одним из основоположников русской политической сатиры. Сохранилась любопытная переписка «Выменки» с Петром I, дошла до нас и составленная им сатирическая грамотка к польскому королю Августу II Саксонскому в связи с далеко идущими военными планами последнего. Темой шуток «принца Вимене» была только внешняя политика, предметом сатиры – внешние враги. Обличие Нептуна к нему отношения не имело.
А вот какая роль принадлежала двум другим шутам – Андрею Бесящему и Якову Тургеневу?
Еще в XIX веке один из первых историков русского искусства –
Снова долгие розыски и постепенно складывающийся ответ, в котором все было как будто наоборот. Да, в отличие от двух своих братьев, ближайших соратников Петра, Андрей Апраксин вначале не интересовался преобразовательными идеями Петра. Они его не занимали, а боярская привычка тешить свой норов постоянно приводила к столкновениям с Петром. Вольный дух старого боярства истреблялся царем жестоко и неуклонно.
Среди молодецких выходок Андрея Апраксина одна отличалась особенной бессмысленностью. В 1696 году под Филями он со своими людьми «смертно прибил» стольника Желябужского с сыном, а при допросе отрекся от своего поступка. Взбешенный Петр приговорил его к особенно высокому штрафу и... битью кнутом. От этого последнего позорного наказания Апраксина спасли только неотступные просьбы сестры, царицы Марфы, которая буквально на коленях вымолила у царя для него прощение. Битье кнутом было заменено прозвищем Бесящей, которое оказалось увековеченным на специально написанном портрете как предостережение и напоминание всей остальной боярской вольнице. В такой же роли одержимого Апраксин вынужден был принимать участие во всех действиях Всешутейшего собора, выставляемый Петром на всеобщее осмеяние. Чести быть Нептуном ему бы никто не предоставил.
По сравнению с другими преображенскими портретами портрет Якова Тургенева оказался в наилучшем положении. Забранный в свое время в Гатчину Павлом I, который старательно собирал все, что было связано с памятью Петра I, портрет перешел затем в Русский музей и теперь открывает залы нового русского искусства, вернее, собственно живописи.
Немолодой мужчина в широко распахнутом кафтане, подпоясанный ярким узорчатым, возможно, слуцким поясом, с палкой или, может быть, жезлом в правой руке. Бледное, почти испитое лицо под темной, придерживающей волосы повязкой, усталый и недоверчивый взгляд умных глаз. И прямо над головой по фону, крупной вязью старинного шрифта: «Яков Тургенев». Каталог Русского музея добавляет к этому, что портрет принадлежит кисти Ивана Одольского и написан в 1725 году.
«Извольте прислать мне Адольского немедленно... у нас налицо старые... уже не годятся. А потребны оные (портреты. – Н. М.) будет...» Это обрывки записки с приказом Петра, записанным его секретарем в 1720 году.
И 1725 год. «Доношение»: «В Канцелярию от строений доносит живописец Иван Одольский, а о чем тому следуют пункты: 1. Ее императорского величества именным указом повелено мне, нижайшему, написать четыре персоны, а именно: князь папы Строева, господина Нелединского, господина Ржевского, малого Бахуса, который живет в доме ее императорского величества. 2. А на письмо помянутых персон к живописному делу надлежит потребности, которые объявлены ниже сего...» Дальше подробный список материалов.
Два архивных документа,
Едва ли не в каждом очерке об искусстве тех лет упоминается о том, что любивший развлекаться Петр заказал целую серию портретов своих шутов. Большую часть заказов выполнил Иван Одольский. Имена других художников неизвестны.
Редко приходит в голову оспаривать традиционные утверждения, или ставить их под сомнение. С ними каждый историк искусства знаком чуть ли не со студенческой скамьи. Они стали своего рода таблицей умножения. Кто станет складывать на палочках, сколько будет восемью восемь? Память услужливо и безотказно подскажет ответ, прежде чем успеешь подумать о самой возможности подобного опыта. А что, если все же попробовать чуть-чуть высвободиться из-под ига профессиональных представлений...
На первый взгляд никакой надежды обнаружить здесь «Нептуна» не было. Но, раз обратившись к какому-нибудь произведению, всегда лучше по мере возможности закончить связанные с ним розыски. Разве угадаешь, на каком повороте архивных путей может открыться необходимая тебе подробность? В конце концов, в известных документах не фигурировало имя Якова Тургенева. Историки только строили предположения, что он подразумевался под именем Бахуса.
Итак, прежде всего первая петровская записка. Почему она касалась портретов шутов и кого из них в частности? Текст как таковой не давал оснований ни для каких безапелляционных утверждений. Его интерпретация была чисто предположительной.
С другой стороны – «Доношение» Одольского. Оно свидетельствовало о полученном заказе. Но заказ исходил не от Петра, а от Екатерины I – «ее императорского величества». Значило ли это, что Екатерина хотела завершить серию, начатую Петром, или руководствовалась совсем иной идеей?
Вопросов появлялось все больше и больше, а ответить на них было очень сложно, подчас и вовсе невозможно, поскольку по этому периоду русской истории обращения к одним опубликованным трудам и документам совершенно недостаточно. Всякий раз нужны архивы, и дело не только в том, что они объемны, заключают многие и многие тысячи листов, – слишком трудно сориентироваться, в каком направлении в каждом отдельном случае следует вести поиск. Иные были учреждения, иные их взаимоотношения и взаимоподчинение. И для того чтобы правильнее и как можно скорее подойти к ответу на вопросы, приходится прежде всего обращаться к изображенному лицу.
Вообще в первой четверти XVIII века имя Якова Тургенева не удалось встретить ни в каких документах. Молчание о нем настолько упорно, что есть все основания считать: в это время его уже не было в живых. Зато вся юность Петра самым тесным образом связана именно с Тургеневым. Был он дьяком приказа, ведавшего потешными, сотрудничал в нем с дедом А. В. Суворова – Иваном Григорьевичем Суворовым, отличился в «Кожуховском деле». Был он с Петром под Азовом. Сразу же после этого похода состоялась его свадьба «на дьячей жене – в шатрах, на поле, промеж сел Преображенского и Семеновского», веселое шутовское празднество, близкое к действиям Всешутейшего собора.
Пожалуй, этот один-единственный эпизод и позволял дать Тургеневу имя шута, хотя и безо всякого на то действительного основания. Заблуждался в этом отношении и прямой потомок Якова, наш замечательный писатель Иван Сергеевич Тургенев, который считал, что его прадед по-своему помогал просвещению России, обрезая боярам бороды. И если внимательно всмотреться в костюм дьяка на портрете, становится очевидным, что в руках у него не некий шутовской атрибут, а вид служившего символом военной власти жезла, который использовался в потешных войсках. Так не явилось ли поводом написания преображенского портрета успешное участие Якова Тургенева в «Кожуховском деле», чтобы остался он изображенным с теми знаками власти, которые были ему даны?