«Боярское царство». Тайна смерти Петра II
Шрифт:
Ещё не кончилось гулянье, ещё идут в церквах службы, но царю уже неможется… Долгорукий с тревогой глядит на него:
— Каково, государь, чувствуешь себя? Едем ли к Шереметевым?
Ослабевшим голосом Пётр ответствует:
— Гони, Ваня, к дому.
…А на Воздвиженке мечется, носится по дому молодая графиня Шереметева. Чуть не в полночь явился посыльный с цидулькой от Ивана Алексеевича: так и так, мол, государю нездоровится, не ждите…
— Наталья, еду прикажи, какая портится, раздать дворовым, — сурово говорит Марья Ивановна, — а прочую назад в ледники…
— Да бог с ней, с едой-то!.. А ежели что худое с государем приключилось?
Бабушка не утешила, не разуверила, сухо заметив:
— Ежели мор — за грехи он в наказание нам даётся… А ты береги себя да молись. Вот и весь мой сказ!
Утром Наталья бросилась в домовую церковь Знамения. Там упала на колени перед Казанской иконой Божьей Матери.
— Господи, Ты можешь всё! Убереги государя нашего от напасти!.. Не пожил ещё, не порадовался милостивец наш!.. Сколько раз наставлял Ты нас, Господи, на путь истинный, давал силы, когда сникал подавленный разум, просвети ж и теперь, пошли отблеск лучей Твоих…
В числе гостей в тот крещенский день на Москве-реке была и знакомая уже нам леди Рондо, написавшая свои «Записки». А своей лондонской приятельнице она рассказывала:
— В те дни начала 1730 года великое веселье шло по России. Рождественские праздники были в полном разгаре. Устраивались торжественные церемонии, которые русские называют Водосвятием; при этом воспроизводят обряд крещения нашего Спасителя…
По обычаю, государь находится во главе войск, которые в этот день выстраиваются на льду. Несчастная хорошенькая избранница императора должна была в тот день показаться народу. Она проехала мимо моего дома с гвардией и свитой — такой пышной, какую только можно себе вообразить. Екатерина сидела одна в открытых санях, в дорогой собольей шубе, а отрок-император стоял на облучке позади её саней. Не припомню другого столь холодного дня, и я с ужасом думала, что надобно выйти из дому и ехать на обед ко двору, куда были все приглашены для встречи юного государя и его невесты при возвращении. Представляешь, эти молодые находились на льду, на таком морозе четыре часа!
Едва они вошли в зал, император стал жаловаться, что он замёрз и у него сильно болит голова. Лицо его было красно, воспалено, глаза больные — его отвели в опочивальню. Иван Долгорукий вышел и объявил гостям, что государю очень худо. Тут же призвали докторов. Опечаленная невеста попросила у гостей прощение — и все разъехались.
Полагаю, что большинство москвичей в ту ночь не спали: всё гадали, что же случилось с бедным юношей. Если простудился на Водосвятии — то ничего, молодой организм выдюжит. Однако сведения из дворца поступали с каждым часом печальнее… Прошёл слух, что в городе чёрная оспа…
Между тем на 19 января была назначена свадьба императора. Съезжались иностранные гости, губернаторы, воеводы. Свадьба должна быть двойная — это к счастью! В тот же день должен жениться Иван Долгорукий на Наталье Шереметевой. О них говорили: вот где истинная любовь, должно быть, навеки!
Неожиданно пришло радостное известие: царю лучше, кризис миновал! Все радовались, предвкушая великие празднества. И вдруг — неразумный поступок больного!
Оставшись один в своей опочивальне, будто желая себе смерти, Пётр Алексеевич поднялся с постели и растворил окно: «Дышать нечем!» Все передавали потом его последние слова: «Запрягай, Ваня, сани, еду к сестре своей!» Сестра его Наталия умерла незадолго до того.
И — что бы ты думала, дорогая? Я холодею, когда вспоминаю тот день 19 января! День свадьбы стал днём кончины юного императора…
Царская невеста? Ты спрашиваешь о ней? Судьба её ужасна! Долгорукие затеяли, вернее, продолжили своё чёрное дело. Дядья, братья, особенно князь Алексей Долгорукий — все приложили руку к тому, чтобы на троне оказалась… их дочь! Опутали князя Ивана, заставили подделать царскую подпись… Он плакал ужасно, как ребёнок. Помолвленная, но не обвенчанная с царём Екатерина, наоборот, окаменела. Я видела её мельком: бела как снег, голова горделиво откинута назад — одни шипы, одни колючки, ничего не осталось от розы!..
На похоронах императора её вообще уж было не узнать. Чёрное, злое лицо, взгляд — оторопь брала, губы сжатые. Кто-то обратился к ней: «Княжна…» Она тут же оборвала: «Я не княжна, я ваша государыня!» Вот так-то!
Ах, милая, как порою жестока бывает судьба! Я от души жалела молодого царя, но и Долгорукую я понимала. Моё впечатлительное сердце было обеспокоено судьбой юной бедняжки, которую разлучили с любимым человеком, а теперь она была лишена даже слабой награды — величия. Она переносила это стоически. Говорила, что скорбит о потере как подданная империи, однако как частное лицо она удовлетворена: кончина императора избавила её от больших мук, чем могли бы выдумать величайший деспот или самая изобретательная жестокость. Что стояло за теми словами — как догадаться? Ей представлялось, что, преодолев свою страсть к австрияку, она может перенести всё: ведь будущее сулило ей награду — российский престол…
Один джентльмен, тогда видевшийся с нею, поведал мне, что нашёл её совершенно покинутой, при ней были только горничная и лакей, которые ходили за нею с детства. Когда он выразил возмущение этим, она сказала: «Сэр, вы не знаете нашей варварской страны».
А вокруг русского престола уже завертелось чёртово колесо борьбы за власть. Явилась из Курляндии дочь Ивана, брата Петра Великого, Анна Иоанновна, 37-летняя дама, любовница графа Бирона, и заявила свои претензии на трон. Верховный тайный совет велел ей подписать «Кондиции» в пользу аристократов. Она подписала, чтобы добиться своего, но, боже мой, что завертелось с этими кондициями!
И сразу же возбудили дело против Долгоруких… Долго не хоронили бедного Петра, лежал он, молодой несчастный красавец, в ледяных погребах… Прошёл тайный слух: мол, оттого царя не хоронят, что помолвленная с ним Екатерина… ждёт наследника!.. Что далее случилось — это тайны мадридского двора, русского двора. Только в скором времени Анна Иоанновна, руководимая интриганом Бироном, со всей силой обрушилась на семейство Долгоруких! Дай Остерману, воспитателю Петра II, тоже досталось…
Леди Рондо была говорлива. Она надолго погрузилась в свои мысли, но продолжила свой рассказ, на этот раз о жизни в российской империи.
— …Миновали похороны, наступили апрель — май 1730 года. Мы жили в Москве.
Поднималась я в шесть часов — как простолюдинка. Чтобы, осмотревшись и распорядившись по дому, к восьми выйти к завтраку. Покончив с этим, занималась с учителем французским в продолжение часа; затем удалялась в свою комнату и либо рукодельничала, либо читала до двенадцати и одевалась к обеду.