Боярыня Матвеева
Шрифт:
– Иностранка?
– Православная.
– Выкрест, что ли? Ты с ума сошёл. Царь на тебя рассердиться. И вообще, неужели русских мало?
– Царь терпит возле себя выкреста генерала Лесли, выкреста князя Черкасского…
– Ты себя-то с князьями не равняй! Помни свой шесток!
– …потерпит и мою жену, тем более, что она будет дома сидеть – не слышно её и не видно.
– Глупости!
– За ней дают хорошее приданное, а потом она может получить наследство.
Об этом Флора сказала Кириллу, а тот передал другу, с нескрываемой завистью:
– Мало тебе Февронья принесла добра? Перины, ковры восточные, меха, серебро. И сама такая хорошая девушка: набожная, красивая, хорошо готовила.
Артамон даже несколько растерялся. За девять лет его брака мать ни разу не говорила такого про бывшую невестку; и вдруг, когда на горизонте замаячила новая сноха, узрела у Февроньи Андреевны массу достоинств. Никто не объяснил ему, что это классическое поведенье классической свекрови.
– Что мне радости в этом добре? Я и сам не нищий. И что мне в её готовке? У нас повар есть.
– Всё, что у тебя есть – не твоё. Всё, чем ты пользуешься, добыто трудами твоего отца, Алмаза Ивановича, да и моими заботами. Неблагодарный!
– Я с детства при дворе, получаю жалованье и награды.
– Кто тебе устроил придворную службу? Алмаз Иванович. Как устроил? Напомнил, кому надо, о заслугах твоего покойного отца.
– Я знаю всё это и помню, но неужели это значит, что я не могу себе выбрать жену по собственному вкусу?
– А чем тебе Февронья плоха была?
– А тем, что я при ней домой не хотел приходить, нарочно на службе задерживался. А когда приходил, то ложился к ней, как в ледяную пустыню.
– А к этой немке, – усмехнулась Анастасия Семёновна, – ложишься как в жаркую печку?
Эта усмешка стоила целой поэмы: в ней было всё то презренье и вся та ненависть, которую так называемые нравственные люди испытывают к любви и особенно к любящим женщинам. Здоровая чувственность или пылкая страсть на языке таких нравственных людей называется «слаба на передок» или «заплывшие спермой мозги», а то и куда худшими терминами.
Молодой человек почувствовал, что у него пылают щеки. Не сказав ни единого непристойного слова, его мать умудрилась облить грязью то, что ему самому казалось прекрасным.
– Нет, – вдруг нашёл он нужные слова, – к ней я ложусь, как весной под ласковое солнышко.
Лицо Анастасии Семёновны исказилось.
– Не буду я ни о чём просить Алмаза Ивановича.
– Хорошо, – ответил её сын и пошёл домой отсыпаться.
Глава 25
Она сама надела длинную рубаху и нарядные туфли; остальное сделали Дарья, Глафира и тётя Минодора, чрезвычайно возбуждённая предстоящим – куда больше возбуждённая, чем сама невеста.
Ей причесали и уложили подобающим образом волосы, надели на неё красное платье, украшенное собственноручно
– Прости. Я желаю тебе счастья, но смотреть, как ты выходишь замуж снова, не могу.
Евдокия всё поняла и поцеловала свекровь.
В гостиной она наконец-то собралась с духом и объявила родным:
– Родители жениха в последний момент стали возражать против брака. Возможно, Артамон Сергеевич не приедет и свадьбы не будет. Прошу вас в этом случае молчать о моём позоре.
– Никогда такого не было, чтобы девушку нашего рода бросил жених перед алтарём, – возмутился Григорий Петрович. – Тем более плебей.
– Всё бывает когда-то первый раз.
– Да я его тогда убью!
– И пойдешь в тюрьму, а мы будем плакать. И вообще: вдруг окажется потом, что это господь меня спас от несчастья.
– Мне нравится твой настрой, сестра, – засмеялся Петр Григорьевич. Несколько нервно засмеялся, надо сказать.
Приготовив родных к худшему, на всякий случай, Евдокия затем обратилась к дяде:
– Благословите меня, дядюшка, это в любом случае не помешает.
Дядя послушно взял икону.
– Её мне крестный отец подарил, когда я принимал православие.
Евдокия Гамильтон опустилась на колени и приняла благословенье.
– Во имя отца, и сына, и бога – духа святого. Будь счастлива, девочка!
Тётя накрыла её покровом и повела в карету.
В церкви её посадили на лавку возле стены, а рядом – юную племянницу. Новобрачная, в своей нарядной одежде, сидела неподвижная и словно одеревеневшая, и даже не поняла, прошла ли минута или час до появления жениха. Артамон Сергеевич имел обычный свой непроницаемый вид и был облачён в желтый бархатный кафтан с тёмно-красными шнурами. За ним следовали Кирилл Полиектович, Анна Леонтьевна и флегматичный парень, похожий на Кирилла – очевидно, его брат. В отличие от жениха свита его выглядела веселой и оживлённой.
Кирилл пошептался с Минодорой Гавриловной, потом с приятелем; повинуясь их указаниям, Матвеев подошёл к лавке.
– Девушка, уступи мне место.
– Нет, я с тётей хочу сидеть!
– Но это моё место.
– Нет, моё!
– Я тебе рубль дам.
Евдокия Петровна состроила смешную гримаску, сделала вид, что колеблется – и согласилась. Жених сел на её место.
– Дёшево меня продали, – неожиданно для себя самой сказала Евдокия Григорьевна.
Ответом ей был дружный хохот.