Бойцы анархии
Шрифт:
У «монстра» переминались двое дозорных, что-то курили, болтали. Насторожились, узрев группу чужих. Первого мы сняли метким выстрелом – он распростерся под колесами. Второй заухал, как филин, взлетел на подножку, распахнул дверцу… и со всего размаху ударился виском о низко посаженную верхнюю раму кузова. Удар был такой силы, что зазвенел металл. Часовой без чувств упал с подножки и ткнулся носом в задницу убитого.
– Чудно, – недоверчиво покрутил головой Степан, – сам себя вырубил.
Мы выпустили по паре очередей по колесам второй машины и бросились рассаживаться в «каракатицу». Двери скрипели, вываливались из петель, сиденья были жесткие, потолки низкие. Со стороны эта штука смотрелась внушительнее, чем внутри. С потолка
Я лез на водительское место.
– Я поведу!
Виола отталкивала меня.
– Нет, я! Хватит с тебя!
Хуже детского сада. Я уступил ей – какая ни есть, а женщина. Мы рассаживались, ранясь о какие-то выступы, незакрепленные детали обшивки. Двигатель взревел, как носорог. Виола захохотала.
– Ну и пещера, – ужаснулся я. – И где только клепали это страшилище?
– Неужели не ясно? – Она ткнула в надпись несмываемой краской по верху лобового стекла: «MADE IN HELL!»
– Меня забыли, кретины! – донесся снаружи обиженный вопль коротышки. – Я как вам туда заберусь?!
Он подпрыгивал, не мог взобраться даже на подножку – бился об нее животом, отскакивал, словно мячик. Устыдившись, мы втащили Степана в машину. И очень кстати – из пещеры уже валила толпа, беспорядочно стреляя. «Монстр», рыча, как сумасшедший, начал носиться по площадке кругами: руль был вывернут до упора, а чтобы вернуть его в нормальное положение, требовались усилия не одной женщины.
– Да что же это такое… – хрипела Виола, тужась, выворачивая баранку. – Не может быть такого… они забыли поставить гидроусилитель…
– Ты сказала, что сама поведешь…
– И поведу!!!
Клацнула трансмиссия, и «монстр», разгоняясь, покатил на толпу. Пули не причиняли нам вреда, отскакивали от железа, застревали в бронежилетах, а колеса были надежно защищены закрылками. Мелькали в лунном свете оскаленные морды; мат стоял такой, что хоть топор вешай. Кто-то замешкался под колесами – машина слегка накренилась, переезжая неудачника. Люди разбегались, стреляли. А Виоле было мало – вместо того чтобы бежать отсюда, пока ничего не стряслось, она вновь стала выкручивать баранку, поддала газу. Неуклюжее механическое чудовище вновь носилось кругами. Задавили еще парочку маргиналов. Кто-то с разгона оседлал подножку, но я сбил его метким выстрелом.
– Хорош выпендриваться! – кричал я. – Поехали отсюда! Ждешь, пока они гранатами начнут швыряться?
Мы вышли из «мертвой петли» – непринужденно, я бы даже сказал, изящно. Из кривой – в прямую, и прямо на дорогу. Нас подбрасывало до потолка, мы рвали штаны о торчащие из обивки пружины, но сердца переполнялись диким экстатическим восторгом. Теперь я, кажется, понимал, почему не самых лучших представителей человечества привлекает жизнь за гранью. Такой адреналин! За нами бежали, заводилась вторая машина, но далеко она уехать не могла по понятным причинам. Дурно хохотал Степан.
– Ну, мы и грандмастеры! – Вывалился на подножку, стащил штаны и принялся вертеть голой задницей, игнорируя летающие пули. – Что, придурки, выкусили?!
– Ты сам придурок! – взревел я, втаскивая голозадого человечка в салон. – Считаешь, это подчеркивает твою сексуальность?
– Какой веселый малыш… – хихикала Виола, давя то на газ, то на тормоз – справиться с норовом этого чудища было не так-то просто.
Но коротышке было мало. Натянув штаны, он выбрался через люк на крышу и с воплем: «Парамон, держи меня, падаю!», принялся срывать с мачты «флаг».
– Готово! – плюхнулся он на сиденье. – Михаил Андреевич, а это правда, что если воинская часть теряет знамя, то наступает несмываемый позор и часть подлежит расформированию? Как вы думаете, эту часть расформируют?
Я не мог связно говорить, приступ хохота одолел. Не к добру это. Дохохочемся когда-нибудь…
Наше новое транспортное несчастье обладало мощным мотором и мощным же аккумулятором. Фары работали, как театральный прожектор, округа освещалась, словно днем. Мы мчались по Лягушачьей долине мимо спящих (мертвых сном) деревень, мимо каменных громад. Качество объездной дороги нашему автомобилю было глубоко сиренево – он находил дорогу даже там, где ее не было. «Ну, не поспим ночку, – самоуверенно рассуждала Виола. – Адреналин бурлит, силы не кончились. Чем мучиться днем, сделаем эту трассу за ночь – и баста! Здесь всего-то верст сорок!». Она забыла, что сорок верст – это по прямой. А по извилистым кривулинам – и сто, и больше. И что, вообще, в Каратае высчитывать километры маршрута – занятие наивное и бесперспективное. Можно ехать несколько часов, а в итоге обнаружить, что проехал пару верст. Здесь расстояния складываются как-то нелепо; тысяча метров не всегда означает километр, а до предмета в зоне видимости можно добираться неделю.
Виола фыркала, что это полная невежественная чушь и упорно гнала машину в ночь.
– Тормози, прячемся, гасим фары, пока не случилось чего непоправимого, – твердил я заезженным попугаем. – Почему ты такая упрямая?
– Убей ее, – утробно урчал с «камчатки» коротышка.
В итоге мы чуть не навернулись с обрыва, возникшего на дороге непонятно почему. Вроде не было и вдруг… возник. За мгновение до смерти Виола крутанула баранку; затрещали рессоры, машина накренилась вправо, и под таким вот интересным углом в сорок пять градусов мы спрыгнули с косогора и чуть не вывернули с корнем подтянутый коренастый дубок. Завыли тормоза.
– Ты должен был убить ее, – вздохнул коротышка.
– Будем дальше пороть горячку? – ядовито осведомился я. – Давай-ка, подруга, малым ходом за лесок, там, похоже, «неперспективная» деревенька. И будет лучше, если мы погасим фары.
Она уже не спорила. Возбуждение прошло, навалилась усталость. Мы въехали в пустую деревню – в ней от силы было дворов пятнадцать, – протащились на малых оборотах мимо заросших бурьяном просевших крыш, сгоревших подворий, встали за пустой фермой на северной околице и заглушили мотор. «Спокойной ночи, – подумал я. – Будем надеяться, что здесь ничего не заминировано». Глаза слипались, но из объятий сна нас вырвали разъяренные вопли двигателей. По дороге, где мы пять минут назад соперничали с обрывом, промчались друг за дружкой несколько машин. Промчались – и рев затих.
– Банда Точеного будет люто мстить, – зевнул я. – Еще бы, мы угнали флагман их эскадры.
– Со знаменем, – добавил Степан. – Они бы нас точно догнали – и отвалили бы по полной строгости понятий.
– Ладно, спим, – сконфуженно пробормотала Виола, обнимая свой рюкзачок. – Утром выедем на основную дорогу – надеюсь, Михаил подскажет, где это.
Но перед сном Степану приспичило заняться гимнастикой. Он заявил, что голоден, как бык, сожрет любого, и принялся вслепую, довольствуясь лунным светом, обшаривать салон. Мы терпеливо ждали, пока он наиграется. В салоне не было ничего – всё свое бандиты носили с собой. Как и всем приличным людям, им было нечего жрать – иначе не заявились бы поздно ночью в нищую общину. В итоге Степан завис у меня над головой и принялся рыться в бардачке, выбрасывая на пол содержимое – тяжелые подшипники, пригодные на роль кастетов, пустой портсигар, кусачки с длинными ручками, ржавый револьвер системы «Нагана». Нашел пачку заплесневелых сухарей, страшно обрадовался, что-то пробормотал про «сожрать за 60 секунд». Но Виола упредила – ловко вывернула коротышке руку (а у нее была тяжелая рука), аргументировав это тем, что в порядочном обществе принято делиться. Мы давились плесневелым хлебом, запивали остатками воды из фляжек и утешали себя только тем, что по-прежнему живы.