Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Федоров Владимир

Яркими мазками в книге нарисована встреча автора, тогда молодого ученого, с одним из основоположников советской литературы Александром Серафимовичем, приветствовавшим первые шаги Шолохова. Старый писатель с тревогой и болью говорил о некоторых завистливых, мелочных людишках, травивших Шолохова в самом начале его пути:

— Вот подлецы, какую творческую обстановку создавали замечательному писателю, только–только вышедшему на литературную дорогу! Теперь уже Шолохов недосягаем для этой бездарной и подлой наволочи. Он заслуженно стал всенародным писателем. Пусть теперь попробуют, сунутся — народ им зубы обломает…

Запоминаются слова маститого

мастера о том, что у «молодого орелика» Шолохова «люди не нарисованные, не выписанные, — это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого — свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. У каждого свой смех, каждый по–своему ненавидит. И любовь сверкает, искрится…»

С письмом Александра Серафимовича попал молодой ученый, «революционно–архивный юноша», как насмешливо–ласково его называл старый писатель, в шолоховский дом, к «художнику божьей милостью», говоря словами того же Серафимовича. Молодой Закруткин еще не представлял, какую огромную роль сыграет в его судьбе эта встреча.

Автор подробно рассказывает о мужестве Шолохова, писателя и гражданина, в тридцатые годы. Не раз автору «Тихого Дона» приходилось откладывать еще не остывшую рукопись, чтобы на долгое время броситься в коловерть жизни. Так было в бурные дни коллективизации, в середине тридцатых годов и в первые же тревожные дни Отечественной войны…

Автор сравнивает творения Шолохова с пахучей травой–чабрецом, неувядаемым степным бессмертником, неумирающим весенним цветком лазоревым.

Тридцать восемь лет знает Виталий Закруткин певца тихого Дона и поднятой целины, тридцать восемь лет учится у него гражданскому мужеству и литературному мастерству. В своей неизменной гимнастерке Виталий Александрович присутствовал на пресс–конференции, посвященной награждению Михаила Шолохова Нобелевской премией.

— Пускай ваш друг ответит, — обратился к Шолохову рыжеватый иностранный корреспондент, — почему он до сих пор ходит в униформе. Ведь война давно кончилась.

Закруткин неторопливо встал:

— Я не сниму своей гимнастерки до тех пор, пока льется кровь во Вьетнаме и на Ближнем Востоке. А умру — пусть меня похоронят в этой гимнастерке. — Автор «Сотворения мира» и «Матери человеческой» помедлил. — Но если на мою Россию вздумают напасть кровожадные безумцы — я встану в этой гимнастерке из гроба. Кто к нам с мечом придет — от меча и погибнет!

УМЕЛЕЦ

Сергей Михалков постучался в наше детство звонкими, веселыми стихами. Помню, как всеобщий любимец артист Игорь Ильинский выразительно, вернее, заразительно читал по радио стихотворение «Мы с приятелем», посвященное автором, оказывается, ему — Ильинскому.

Мы с приятелем вдвоем Замечательно живем! Мы такие с ним друзья — Куда он, Туда и я! …И живут в квартире с нами Два ужа И два ежа, Целый день поют над нами Два приятеля — чижа.

Сколько в этих строках детской непосредственности, пенящегося озорства! Он сумел передать незамысловатый, простецкий довоенный быт, чувство коллективизма, которое лучилось,

несмотря на всякие большие и малые неурядицы, формировало впечатлительные детские души.

И про наших Двух ужей, Двух ежей И двух чижей Знают в нашем новом доме Все двенадцать этажей.

Ведь если вдуматься, то главное в этом стихотворении не забавные приключения двух ужей, двух ежей и двух чижей, а сама атмосфера раскрытых дверей, распахнутости, в которой купаются детские души. Эти ребята, которые дружно играли, когда подросли, защищали свой дом и свою страну от нацистов. Любить и защищать Родину их учили юный Тимур и неунывающий дядя Степа в форме военного моряка…

По пути из школы мы с приятелями любили заглядывать в райкультмаг, где в новом патефоне частенько крутилась знакомая пластинка. Два известных актера дуэтом читали насмешливые михалковские стихи про упрямого Фому. Не помню уже сколько раз мы их слушали. Вскоре я их знал наизусть.

В одном переулке Стояли дома. В одном из домов Жил упрямый Фома. Ни дома, ни в школе, Нигде, никому Не верил Упрямый Фома Ничему.

Александр Фадеев, который журил молодого поэта за «неряшливые, недоделанные строчки, трафаретные выражения» в отдельных ранних стихотворениях, очень тепло отозвался о «Фоме»: «В этом стихотворении нет ничего назойливого, но это — воспитание очень хороших революционных черт в ребенке, это — борьба со скептицизмом, с маловерием».

Сергею Михалкову, уверенно опиравшемуся на традиции Маяковского, пожалуй, больше, чем другим детским поэтам того времени, удалось передать новые черты окружавшего детей мира, его советскостъ, естественно, ненавязчиво воспитывать в них патриотизм.

В 14 лет Сергей уехал из Пятигорска в Москву учиться. Остановился у тети, у которой было своих пятеро сыновей. Спали вповалку на полу. Двоюродные братья у Сергея были любознательные, способные. Спорили о литературе, искусстве, науке. Будущий поэт был деятельным участником этих споров.

Интересна судьба этих братьев. Один пз них погиб на фронте, другой стал профессором–искусствоведом, третий — изобретателем, четвертый — художником, пятый — актером. Это Петр Глебов, сыгравший роль Григория Мелехова в кинофильме «Тихий Дон». Родному же брату Сергея Владимировича — Михаилу суждено было стать разведчиком и поэтом.

Студенты Литературного института имени Горького запомнили Сергея Михалкова, приходившего на лекции в длинной старой шинели. Он учился вместе с Александром Коваленковым, Сергеем Васильевым, Константином Симоновым, Сергеем Островым.

Когда умер отец, Сергей Михалков вызвал в Москву всю семью. Жили в старом доме на Башиловке. Рабочим кабинетом юного поэта был чердак. Работал он упорно, ненасытно…

Тоненькая книга Михалкова «Первые стихи», изданная в библиотеке «Огонька», сразу же обратила на себя внимание.