Бойницы Марса
Шрифт:
Почему он так слабо ненавидел вражеских солдат? Не больше чем ненавидит песчаных драконов охотящийся на них марсианин. Его отношение к врагам было сдержанным, почти отвлеченным. Как он мог ненавидеть что-то, что так сильно отличается от него? Он мог только изумляться, что и оно обладает разумом. Нет, враг был просто мишенью, хотя и опасной мишенью. Однажды он видел, как одному из солдат противника удалось избежать смерти, и это доставило ему такую радость, что он захотел по-дружески помахать этому существу рукой, даже если в ответ оно могло только пошевелить своим щупальцем. Но что касается людей,
Интересно, а может, он вот так же сильно ненавидел и людей из бюро на Альтаире-Una *? Почти вне всякого сомнения. Он воскресил в памяти уже практически забытые случаи, когда раздражался из-за сущих пустяков, казавшихся просто ужасными в те долгие часы, тянувшиеся между завываниями скрипки табельного таймера. Но там были спасительные отдушины, своеобразные амортизаторы стрессов, делавшие жизнь вполне сносной и создавшие, кроме того, иллюзию значимости.
Здесь же ничего подобного не было, и все это знали.
Они не имели права даже подшучивать на эту тему и продолжали обманывать себя дальше.
Его трясло от злости. Убить всех вокруг - так бы он, по крайней мере, продемонстрировал свои подлинные чувства. Направить смерть в спины людей, погрязших в пустой и бесполезной истерии. Швырнуть шипящую атомную гранату в блиндаж, где люди тайно ищут спасения в грезах, и повторить, как молитву, их рационалистические пояснения о галактических империях. Умирая от его руки, они должны будут осознать всю порочность собственного лицемерия.
Далеко впереди выразительной скороговоркой заговорил один из этих небольших механизмов смерти. Его голос прозвучал, как боевой сигнал трубы, и он понял это.
По уродливо-гротескной поверхности планеты внезапно скользнул рубиновый отсвет луны. Он поднял оружие и прицелился. Этот звук был ему приятен, потому что походил на тихий стон агонизирующего и терпящего невыносимые муки больного. Секунду спустя он осознал, что уже выстрелил в тень, преследовавшую того коренастого солдата,- бедолага ухмыльнулся ему тогда, уползая вперед.
Луна померкла, словно ее зашторили. Его сердце тяжело стучало. Он заскрежетал зубами и зло оскалился. Все чувства слились в одно - ярость, ярость, хотя все еще и беспредметную. Потом пришло осязание исходящих от земли запахов сильных, острых, интригующих запахов химикатов и металлов.
* Первый (лат.).
Он поймал себя на том, что пристально смотрит на беловатое пятно неправильной формы, не более двадцати сантиметров высотой. Оно медленно выползало из темноты, напоминая любопытствующую голову гигантского червяка-призрака. Затем пятно превратилось в лицо с огромными глазами и растянутым в глупой улыбке ртом, обрамленным рыжеватой щетиной. Машинально он протянул руку и помог человеку спуститься в укрытие.
– Вы один из тех, кто подстрелил его? Этот вшивый паук наверняка схватил бы меня. Я не видел его, пока он не набросился. Я весь в этой мерзкой синей слизи.
Это было началом конца. Отныне он станет уступать толпе, бегать с собаками, а когла придет его час, бесцельно, как лемминг, умрет. И еще ему нужно научиться лелеять идеалы, хотя это ничем не отличалось от лелеянья безжизненных кукол; все, как в бредовом сне. Никогда ему уже не обрести способность холодного проникновения в тайну того, что придает жизни настоящий, пусть даже страшный смысл. Он был нелепым маленьким животным, леммингом в стаде других снующих по галактике леммингов, и он будет жить как един из них.
Он увидел небольшой, прорезающий туман черный снаряд. Коренастый солдат смотрел в другую сторону. Раздался оглушительный хлопок, и его ударило взрывной волной. Взглянув вверх, он увидел, что коренастый солдат стоит на том же самом месте. Совершенно лысый. Его тело слепо подалось вперед, за что-то зацепилось и упало; в этот момент он с легким присвистом тихо засмеялся сквозь зубы. Губы солдата практически отвалились, а челюстные мышцы судорожно дергались, причиняя мучительную боль.
Глядя на него, он почувствовал презрительную радость. Этот белокурый солдат окончил техническую школу третьего класса и факт зачисления его в пехоту считал серьезной ошибкой. Впрочем, солдат был очень собой доволен и проявлял к войне необычайный интерес.
Они остались вдвоем на горном кряже среди небольшого островка фиолетовых и крапчато-желтых стелющихся растений. По обе стороны далеко внизу их подразделения пробивались вперед. На сколько хватало глаз, простиралась лишь пыль да вмятые в почву побеги ползучих растений. Громадные аппараты разных типов с людьми на них пытались продвигаться все дальше; вот они натолкнулись на какие-то препятствия, и вокруг, расчищая дорогу, суетливо забегали другие люди; все сливалось воедино, образуя немыслимый симбиоз.
Туда-сюда, как кентавры - особи высшего ранга, - легко сновали маленькие машины с посыльными. Другие машины бдительно наблюдали за происходящим с воздуха. Все вместе это походило на исполинское, неповоротливое чудовище; прокладывая себе дорогу, оно осторожно вытягивало бутафорские лапки - или, как улитка, рожки - и недоуменно прятало их, прикоснувшись к чему-то неизвестному или причиняющему боль, чтобы тут же собраться с духом для новой попытки. Оно не просто переползало по земле, а извивалось и увиливало от ударов. Или удирало. Как армия ригелианских тараканов. Или как земные африканские муравьи, так напоминающие марсиан в миниатюре - со своими солдатами в черных панцирях, фуражирами, разведчиками, разделывалыциками мяса и носильщиками тюков.
Собственно, они и были муравьями. Он - это не более чем клетка эпидермиса чудовища, которое сошлось а поединке с другим чудовищем, благоговейно заботясь при этом о своих внутренностях, но совершенно не думая о собственной коже. Было что-то обволакивающе-обезличивающее в самой идее соединяться таким образом с другими людьми. И не потому, что их объединяла общая цель, нет, просто они принадлежали к одному чудовищу, такому необъятному, что можно было беззаботно исполнять свой долг, подчиняясь судьбе и необходимости. Товарищество протоплазмы.