Бойня
Шрифт:
Он вопит, глядя на меня в упор:
— Смирно! Смирно! — В довершение всего он отрыгивает прямо мне в физиономию. — Вот так! — говорит он... Он доволен. Я не шевелюсь.
— Сержант Ранкотт! — представляется он. Я по-прежнему не двигаюсь. Все остальные вокруг гогочут.
— Мейо, у вас бардак на посту! Беспорядок и анархия!
И тут же начинается шквал ругательств и угроз, сопровождаемый сильной отрыжкой. Я не мог хорошо рассмотреть его глаза, этого Ранкотта, из-за коптящей, как головешка, лампы и в особенности из-за надвинутого на брови кепи с каким-то нелепым козырьком вроде веера.
Он повернулся, чтобы взять мои
Вне всякого сомнения, передо мной была настоящая тупая скотина, на своем веку мне довелось повидать немало подобных мерзких рож, но этот казался идеальным воплощением абсолютного скотства. Его щеки были покрыты сетью багровых прожилок, скулы выпирали так, что, казалось, кожа вот-вот треснет. Его усики с нафабренными острыми кончиками блестели... Он жевал окурок, зажатый в уголке рта... Было ясно, что я действую ему на нервы... Он собирался мне что-то сказать... Он тяжело дышал носом, как собака.
Но в это мгновение его внезапно осенило... вот так, ни с того ни с сего...
— А пороховые склады, Ле Мейо? Вы об этом не думаете? Нет? Как же так?
От этого напоминания Мейо содрогнулся. Он бросился к окну, затем к двери...
— Так точно, серьжан! Так точно, серьжан! Сейчас! Сию секунду!
Он уже был снаружи, он уже бежал... Сержант снова вспомнил обо мне и начал принюхиваться совсем вплотную...
— Да от него воняет, от этого мурла, клянусь! — Это была настоящая находка! Он ликовал! — Ну и мерзко же от него разит!
Это наблюдение удивило меня, так как там, где мы находились, стояла такая адская вонь, что немалых усилий стоило удержаться на ногах и не упасть в обморок. Стало быть, начались придирки.
— Да я из-за него сейчас блевать начну! — громогласно заявляет сержант. Он снова зовет Мейо. — Сейчас же, бригадир, выведите отсюда это мурло! Мне здесь это ни к чему! Проветрить! проветрить! черт побери! Он невыносим, этот свинтус! мне из-за него дышать нечем! Он так может весь пост уморить! На воздух! на воздух! давайте-ка живо отсюда! Уберите все это от меня, Мейо! Покажите ему казармы!
Было очевидно, что одним только своим видом я уже вызывал неприязнь у этого Ранкотта...
— Смирно! — орет он, прежде чем выйти. Я смотрю на остальных. Я делаю так же, как они. Пятки вместе. Голову прямо. — А! Он может тут все провонять! О! Так и несет цивильным! Ну, я вам скажу! — Он продолжал разглядывать меня, чуть отстранясь. — Завтра сразу после побудки отведете его обмундироваться, бригадир! Понятно, нет? Он и на мужика-то настоящего не похож... нет... нет... нет... Просто мечта! А взгляните-ка на его физиономию! Бледный как смерть, честное слово! Да он, считай, уже в лазарете! Что же это будет, когда вас вспугнут, птичка моя? Представьте себе этот полет! Ах! прелестный колибри! Я вам покажу, где раки зимуют! Подождите, мой чудный салажонок. Я верну румянец вашей башке! Я тебя загоняю до седьмого пота!
Он похлопывал тонюсеньким хлыстиком по обшитым кожей бриджам, уже предвкушая будущее удовольствие. И по-прежнему дышал мне прямо в нос.
529
Ну и зачем же ты подался в волонтеры? Ты
— Нет, мсье.
Остальные ржали так, что я чувствовал себя полным кретином от этих вопросов. Они-катались по соломе, содрогаясь от хохота.
— Тогда за каким же хреном ты приперся в 17-й полк тяжелой кавалерии '? Ну? Сам толком не знаешь? С голодухи? Зубы на полке залежались?
Я понимал, что отвечать не следовало,
— Вперед! Слушай мою команду, живо! Шагом марш! Пошел отсюда! Не отставай от бригадира! И поживей-ка, Мейо! Поживей! Я не хочу его здесь больше видеть! Понимаешь ты? четыре эскадрона, четыре! И еще пятый на твою голову! Разбаловали их здесь, этих славных карапузов! Знаешь, сколько от них навозных куч, от четырех эскадронов, ты? а тут еще и пятый? И все это нужно выгрести дочиста! Ты еще узнаешь, почем фунт лиха, обжора! Представь себе! Увидишь, урод! Увидишь! Три года! Пять лет! Таскать тебе это дерьмо — не перетаскать! По горло будешь сыт теплыми навозными лепешками! Ах! Представь себе! Дураков нет! Натерпишься, олух! Это инструктаж, соплячок! Практическая теория опытного кавалериста-навозника!,Ха-ха! Смирно! На какой срок ты нанялся? Не скажешь? На сколько ты подписался? Скажи-ка! Там указано?
— На три года.
— Это слишком мало, бездельник! Вон! Убирайся! Я не хочу его больше видеть! Устройте ему головомойку, Ле Мейо. Он абсолютно невыносим. Который час, бригадир? 10 минут nepssorq? 12 минут? — Он достает карманные часы-лукови-цу. — Какое сегодня число? Не 22-е? Что, нет? 23-е? Надо знать, козлы! Нет! Сегодня 24-е, вот что я вам скажу! Что, недоучки, это вас удивляет?
Он отскакивает в сторону, бросается к столу, снова хватает реестр, склоняется вместе с Ле Мейо над страницей, на которой записаны мои данные.
— Вы уже не знаете, какое сегодня число, бригадир? Вы уже больше ничего не знаете, не так ли? Вы невежда, й тол-
1 Тяжелая кавалерия — кирасиры и драгуны, в отличие от легкой — гусар и конных стрелков.
ку от вас никакого, бригадир Мейо! Вы будете довольны, если ваши рукава немного изменятся? Если с них кое-что снимут?..
Он тыкает в бригадирские нашивки.
Он отрыгивает... садится... Отбирает у бригадира перо, буквально выдирая из пальцев... Исправляет цифру... 4-е, собственноручно... Он старается... Клякса!.. Они оба смотрят на кляксу... таращатся на нее... Одновременно наклоняются.
— Разве это не прекрасно? — восхищается Ранкотт. — Остается только ее размазать. Получится неплохая бабочка...
— Э-э-э! — отрыгивает он. Всеобщее внимание.
В комнате все молчат, кроме сержанта, который брюзжит, чтоб ему пусто было... В свете лампы его козырек и особенно мундир с серебряным галуном блестят так сильно... что слепят мне глаза...Стоящие вокруг шмыгают носами... Они сбились в кучу, как стадо животных... Все ждут грозы... Перо останавливается... Унтер в раздумье... Он теребит кончик носа, трет щеки, подергивает себя за губу, облизывается, покусывает кончики усов. Мое имя приводит его в замешательство... Он снова принимается за каллиграфию.... Все разом водят головами... все... повторяя движение пера, которое то поднимается... то опускается... сначала мое имя... потом имя моего отца...