Бойся Кошек
Шрифт:
Гектор Хью Монро (САКИ)
ТОБЕРМОРИ
Английский писатель Гектор Хью Монро, избравший для своей литературной деятельности псевдоним САКИ, является признанным классиком короткого рассказа, причем именно той его разновидности, которая была особенно популярна на рубеже XIX–XX веков и сочетала в себе оригинальность фабулы со сжатым, насыщенным, чуть юмористичным и одновременно жутковатым содержанием. Никогда не ставя перед собой цели создать произведение из серии «рассказов ужасов», и тем более посвященных магической силе исключительно представителей
Остается лишь сожалеть о том, что этот талантливый писатель погиб в расцвете своих творческих сил, причем — ирония судьбы! — в самом первом бою первой мировой войны.
Это был прохладный, промытый дождем день в конце августа, того неопределенного сезона, когда куропатки пребывают еще в безопасности или в замороженном состоянии и охотиться не на что — если только вы не окажетесь южнее Бристольского пролива, в каковом случае вы имеете возможность совершенно законно скакать галопом, преследуя жирных оленей. Вечеринка у леди Блемли происходила не к югу от Бристольского пролива, а потому в этот день вокруг чайного стола собралось много гостей. Несмотря на мертвый сезон и банальный повод, в собравшейся компании не чувствовалось и намека на то утомительное беспокойство, которое может вызвать ужас перед предстоящей впереди игрой на фортепьяно или с трудом подавляемое стремление приступить к игре в аукционный бридж. Нескрываемое и беспредельное внимание всех собравшихся было приковано к заурядной и простоватой персоне мистера Корнелиуса Эппина. Из всех гостей леди Блемли он был единственным обладателем сомнительной, неопределенной репутации. Кто-то называл его «умным», и, приглашая его сегодня, хозяйка рассчитывала на то, что его ум хоть частично сможет внести лепту в общее удовольствие. До этого момента у нее не было возможности выяснить, в какой области проявляется его ум, если такая область вообще существовала. Он не был ни остряком, ни чемпионом по крокету, не обладал талантом гипнотизера и не имел способностей в сфере любительского театрального искусства. Да и по внешним данным его нельзя было отнести к тем мужчинам, которым женщины охотно прощают даже явно выраженную умственную отсталость. Он вполне вписывался просто в «мистера Эппина», а имя «Корнелиус» выглядело очевидным надувательством, предпринятым в момент крещения. И вот теперь именно он намеревался поразить мир открытием, на фоне которого изобретения пороха, печатного станка и парового двигателя выглядели сущими безделицами. Последние десятилетия принесли много потрясающих прорывов в области науки, однако в данном случае речь скорее шла о чуде, чем о научном достижении.
— Вы на самом деле хотите, чтобы мы поверили, — говорил сэр Уилфрид, — что вам удалось найти способ обучения животных человеческой речи и что старина Тобермори оказался вашим первым удачным учеником?
— Над этой проблемой я работал 17 лет, — отвечал мистер Эппин, — но лишь в последние 8–9 месяцев появились первые проблески успеха. Разумеется, я провел эксперименты с тысячами животных, однако последнее время работал только с кошками, этими чудесными созданиями, которые смогли столь блестяще вписаться в нашу цивилизацию, сохранив при этом все свои высоко развитые животные инстинкты. То у одной, то у другой кошки обнаруживал я выдающийся интеллект, впрочем, как бывает и с человеческими особями. Когда же я познакомился с Тобермори, то сразу понял, что имею дело с суперкотом, существом экстраординарного интеллекта. В предшествующих экспериментах я далеко продвинулся по пути к успеху, но в работе с Тобермори, можно сказать, я достиг своей цели.
Свое замечательное заявление мистер Эппин завершил
— Вы имеете в виду, — спросила после небольшой паузы мисс Рескер, — что научили Тобермори произносить и понимать легкие односложные предложения?
— Моя дорогая мисс Рескер, — терпеливо ответил чудотворец, — таким способом обучают маленьких детей, дикарей и умственно отсталых взрослых; когда же имеют дело с животным — носителем высокоразвитого интеллекта, то нет необходимости прибегать к столь упрощенным методам. Тобермори в состоянии совершенно свободно изъясняться на нашем языке.
На этот раз Кловис совершенно отчетливо произнес «Чушь собачья!» Сэр Уилфрид держался более вежливо, но столь же скептично.
— Может быть, лучше принести кота сюда и самим убедиться? — предложила леди Блемли.
Сэр Уилфрид отправился на поиски животного, а остальная компания вяло ожидала представления, в ходе которого ей более или менее искусно будут продемонстрированы любительские способности к чревовещанию.
Через минуту сэр Уилфрид вернулся, его загорелое лицо заметно побледнело, а зрачки расширились от крайнего возбуждения.
— Клянусь Богом, это правда!
Волнение его было неподдельным, и слушатели рванулись к нему в порыве вспыхнувшего живейшего интереса.
Рухнув в кресло, он сказал, переводя дыхание: — Я нашел его дремлющим в курительной комнате и пригласил пойти попить чаю. Он мигнул, как делает это обычно, и тут я повторил: «Пошли, Тоби, не заставляй нас ждать». И тут, Боже правый, он протяжно сказал жутко естественным голосом, что придет тогда, когда ему будет угодно! Я чуть было не выпрыгнул из кожи!
Незадолго до этого Эппин имел дело с абсолютно недоверчивой аудиторией; однако свидетельство сэра Уилфрида немедленно убедило всех. Разом зазвучал многоголосый хор криков изумления, в центре которого находился ученый, молчаливо наслаждавшийся первыми плодами своего грандиозного открытия.
В разгар восторгов в комнату вошел Тобермори и с демонстративным безразличием бархатными шажками приблизился к группе гостей, собравшихся за чаем.
Воцарилось неловкое молчание. Всех несколько смущала необходимость обращаться на равных к домашнему коту.
— Немного молока, Тобермори? — спросила леди Блемли с явной напряженностью в голосе.
— Я бы не возражал, — прозвучал ответ, ровный и безразличный по тону. Дрожь едва сдерживаемого возбуждения пробежала по присутствующим, так что можно извинить леди Блемли ее не очень аккуратное наполнение блюдца молоком.
— Боюсь, что я много расплескала, — произнесла она, извиняясь.
— Ничего, в конце концов это ведь не мой Эксминстер, ответил Тобермори.
Вновь возникла пауза, и тогда мисс Рескер в своей излюбленной провинциально-гостевой манере спросила, труден ли был для освоения человеческий язык.
Тобермори посмотрел ей прямо в глаза, а затем перевел взгляд на другую точку. Было очевидно, что отвечать на скучные вопросы он не намерен.
— А что вы думаете о человеческом интеллекте? — неуверенно спросила Мэвис Пеллингтон.
— Чей конкретно интеллект вы имеете в виду? — холодно переспросил Тобермори.
— Ну, например — мой, — сказала Мэвис, слабо хихикнув.
— Вы ставите меня в неловкое положение, — ответил Тобермори, чей тон и поза между тем не содержали и намека на неловкость. — Дело в том, что когда решался вопрос о вашем приглашении на сегодняшнее чаепитие, сэр Уилфрид был против. Он сказал, что вы самая безмозглая женщина среди всех его знакомых и что есть существенная разница между гостеприимством и уходом за слабоумными. На это леди Блемли возразила, что отсутствие ума есть самое ценное ваше качество и именно из-за него-то вас и приглашают, поскольку Вы — единственная из известных ей людей оказались до такой степени идиоткой, что согласились купить их старый автомобиль, который они называют «Зависть Сизифа», потому что он хорошо едет в гору, если его сзади толкать.