Бойся Кошек
Шрифт:
— Бесполезно спрашивать меня сейчас, как я это заметил, поскольку я попросту не в состоянии этого объяснить. Открытие это подействовало на меня подобно шоку. Прежде, чем я вернулся к себе в гостиницу, в моем мозгу поселилась еще одна курьезная мысль, которая лишь утвердила меня в моем прозрении. И я могу утверждать, что это также было и остается совершенно необъяснимым для меня. Я хочу сказать, что способен передать вам, как говорится, голый факт — то есть только то, что воспринял тогда я сам.
Низенький человек встал со стула и прошел к коврику, лежавшему перед камином. Робости он теперь почти не испытывал — теперь, когда вновь затерялся в лабиринтах магии своего былого приключения. Когда он снова заговорил, в глазах его промелькнул живой блеск.
— Итак, —
Это может показаться несущественным или вообще нереальным эпизодом, чтобы увязывать его с тем, что произошло в дальнейшем, однако на самом деле он был отнюдь не таким уж малозначительным. Я хочу сказать, что он явился той искрой, от которой вспыхнул порох, разгоревшийся впоследствии в моем сознании ярким пламенем.
Я неожиданно понял, что весь этот город был на самом деле совсем иным, нежели я представлял себе прежде. Подлинная активность и настоящие интересы его обитателей находились в каком-то ином месте и таили в себе совсем иное, нежели лежало на поверхности. Их реальная жизнь также протекала не здесь и совершенно иначе, чем я ее себе представлял, а вся их бурная деятельность являлась лишь наружной оболочкой, маскировавшей истинные цели. Они покупали и продавали, ели и пили, ходили по улицам, тогда как главное русло их существования пролегало вне пределов моего разумения, где-то под землей, в глухих потаенных местах.
Владельцев магазинов и лавок совершенно не волновало, куплю я их товар или нет; в гостинице с полнейшим безразличием относились к тому, поживу я у них еще или сейчас же съеду; их жизнь протекала вдали от течения моей собственной жизни, подпитываемая из сокрытых, загадочных источников. Все это было грандиозной, тщательно спланированной и разработанной мистификацией, предпринятой, возможно, ради моей же выгоды, а может и ради удовлетворения собственных интересов. И все же главное содержание их бытия оставалось сокрытым от меня. Я начинал ощущать себя в качестве некого чужеродного вещества, которое каким-то образом проникло в живой организм и было им своевременно обнаружено, после чего вся структура этого тела стала пытаться решить вопрос о целесообразности поглощения этого вещества, либо, напротив, его отторжения. Точно так же вел себя в отношении меня и этот город.
Подобное фантастическое видение блуждало в моем мозгу, пока я возвращался в гостиницу. Меня не переставала мучить мысль о том, где же сосредоточена главная, основная жизнь обитателей города, что составляло истинную сущность их подлинного и доселе непонятного мною бытия.
Теперь же, когда мои глаза хотя бы отчасти приоткрылись, я стал подмечать также и другие вещи, которые обескураживали меня. Первой из них, пожалуй, являлась неестественная тишина, царившая в этом городе. Весь он — и это я могу утверждать со всей определенностью, был словно окутан чем-то звуконепроницаемым. Несмотря на то, что улицы его были вымощены булыжником, люди передвигались по ним бесшумно, мягко, словно кошки. Ничто практически не издавало ни малейшего звука, все оставалось приглушенным, смягченным, затихшим. Доносившиеся до меня голоса были едва слышны и звучали негромко, спокойно, подобно кошачьему мяуканью. Казалось, что ничто шумное, буйное или выразительное не могло существовать в сонной атмосфере мягкой полудремы, которая способствовала погружению этого небольшого холмистого городка в сладкое забытье. Чем-то все это напоминало мне ту женщину в гостинице: кажущийся, внешний покой затенял собой внутреннюю активность и целеустремленность.
Но что странно — при всем этом нигде не было заметно ни малейшего признака вялости или, тем более, спячки. Люди вели себя бодро, даже энергично, только над всеми ними словно зависла таинственная, волшебная пелена мягкой приглушенности.
Везин на мгновение прикрыл глаза ладонью, словно восставшая в памяти картина оказалась слишком уж живой. Голос его перешел на шепот, отчего последняя группа слов прозвучала почти неслышно. Нам было ясно, что он говорит чистую правду и рассказывает о вещах, которые ему нравятся и одновременно вызывают чувство острой ненависти.
— Я вернулся в гостиницу, — продолжал он чуть более громким голосом, — где и пообедал. Теперь я уже отчетливо ощущал, что меня повсюду окружает новый, странный мир, вытеснивший собой реальность прошлого бытия. Вне зависимости от того, нравилось мне все это или нет, меня окружало нечто новое и недоступное моему пониманию. Я уже сожалел о том, что столь поспешно сошел с поезда. Меня захлестнули ветры странствий, хотя я всегда с отвращением относился к самой идее участия в каких-либо приключениях. Более того, все это казалось мне лишь началом приключения, происходившего где-то глубоко внутри меня, в той зоне моего естества, которую я не мог ни исследовать, ни измерить. Наряду с изумлением в моем мозгу вдруг начало зарождаться подозрение о реальной опасности, нависшей над тем, что я вот уже более сорока лет по праву считаю собственной «личностью».
Я поднялся к себе в комнату и лег в постель, хотя рассудок продолжали одолевать непривычные для меня мысли, точнее сказать, некие призрачные видения. В качестве своеобразной разрядки я принялся вспоминать прозаический, шумный поезд и всех его докучливых, но вполне здравых и нормальных пассажиров. Теперь я уже почти жаждал вновь оказаться среди них. Но мысли мои почему-то устремились в зыбкую даль. Я думал о кошках, мягко передвигающихся двуногих существах, и о тишине жизни, погруженной в темный, беззвучный, недоступный органам моих чувств мир.
II
Один день сменял другой, а Везин все продолжал жить в гостинице, задержавшись в ней явно дольше, чем сам предполагал поначалу. Он замечал, что все время пребывает в какой-то дреме, полусонном состоянии. В сущности, он ничего не делал, но место это словно зачаровывало его, и он никак не мог найти в себе сил покинуть город. Ему всегда нелегко давались любые решения и он не раз ловил себя на мысли: как это он так стремительно вознамерился сойти с поезда? Словно кто-то другой загодя подготовил его к этому шагу — пару раз его воспоминания перескакивали на смуглолицего француза, который сидел напротив него в купе. Если бы только ему удалось понять смысл той длинной фразы, заканчивавшейся загадочными словами про «спячку и кошек»… Его очень интересовало, что бы это могло значить.
Между тем приглушенная мягкость городка почти превратила его в своего пленника, и он пытался в свойственной ему робкой, несколько сумбурной манере отыскать истоки этой загадки и всего того, что за нею стояло. Однако его слабый французский, равно как и врожденная неприязнь к любым активным действиям не позволяли ему просто так подойти к кому-то и обратиться с расспросами. Поэтому он принял решение, более отвечавшее склонностям своей натуры — ждать и оставаться пассивным наблюдателем.
Погода по-прежнему оставалась спокойной, тихой и это его вполне устраивало. Он все так же бродил по городку и вскоре познакомился со всеми его улицами и переулками. Окружающие люди как бы нейтрально присутствовали при всех его блужданиях, явно не одобряя их, но и не чиня ему каких-либо препятствий. Между тем самому ему с каждым днем становилось все яснее, что он находится под их пристальным наблюдением. Город следил за ним подобно тому, как кошка следит за мышью, а он так и не приблизился к уяснению того, чем все они были так заняты и в чем состояла истинная сущность их активности. Это по-прежнему оставалось для него полнейшей тайной. Сами же люди, как и ранее, походили на мягких, загадочных кошек и котов.