Бойтесь данайцев, дары приносящих
Шрифт:
Генерал из ее судьбы не исчез. Он вращался где-то в сферах, но время от времени, едва ли не каждый день, появлялся в полку подготовки на Чкаловской, строил в буквальном смысле вверенный ему коллектив, вызывал кого-то к себе в кабинет, проводил беседы. Делал вид, как и обещано было, что с Иноземцевой совершенно незнаком. Впрочем, перед предыдущим воскресеньем, когда ей в первый раз надо было ехать к Лере – договариваться об аборте, вызвал ее к себе. Выглянул в коридор – не подслушивает ли кто. Запер дверь на ключ. Сказал:
– Жду тебя
Галю разобрал смех:
– Ждете? Где это? Зачем это?
– У себя – точнее, у нас дома. На Серафимовича.
– Товарищ генерал! А вдруг кто узнает, увидит, услышит?
– Но ты ведь, я надеюсь, никому не станешь докладывать?
– Товарищ генерал! Увольнительная маленькая, а у меня, между прочим, и сын имеется, и законный муж. Мне их надо навестить в первую очередь.
Провотворов поиграл желваками, бросил сухо: «Была бы честь предложена. Я вас, товарищ младший лейтенант, больше не задерживаю».
Глядя в сторону, отпер дверь, выпустил.
Когда подходило воскресенье аборта, ситуация повторилась: кабинет, замкнутый на ключ, и беседа тет-а-тет. Но интонация была уже несколько другая, сквозь ледяные командирские интонации стали протапливаться заискивающие нотки:
– Галя! Я прошу тебя приехать завтра ко мне.
– Иван Петрович, я не могу.
– Галя! Почему ты меня избегаешь?
– Иван Петрович! Но мы же с вами договорились: никто не должен знать о том, что мы с вами знакомы!
– Но не в служебное время, в воскресенье! Почему ты отказываешься со мной встретиться?
– Я не отказываюсь. Я не могу. На мне, помимо тренировок, маленький сын. Я хочу его видеть. Хотя бы в единственный выходной. И если честно: хочу быть с ним рядом больше, чем с вами. Я мать прежде всего. Прошу понять меня правильно.
– Давай я заберу его к себе. Пусть живет у меня в квартире, как прежде. У нас, если ты помнишь, прекрасная няня.
– Ни в коем случае! У Юрочки есть родной отец.
– Ты могла бы приехать ко мне вечером, допустим, в субботу. А уж в воскресенье с утра отправляться к своему ребенку.
– Иван Петрович, вам надо определиться: чего вы от меня хотите? Чтобы я стала первой советской космонавткой? Или вам нужна женщина, чтобы ублажала вас в постели? Если второе, зачем вы тогда все это придумали: спецотряд, тренировки, режим? Вам плохо было просто жить со мной?
– Но ведь ты сама тоже всего этого хотела! И согласилась на все! И такие испытания в госпитале выдержала!
– Да, хотела. И согласилась. И хочу быть первой советской космонавткой. И буду добиваться. И не желаю разменивать свою мечту – с самой настоящей, большой буквы – мечту полететь в космос – на пошлые встречи тайком и ерзанье в постели – ни с кем, даже с вами.
– Да, Галя, – вздохнул Провотворов, – а ты кремень.
– А вы разве не знали?
Ровно в семь, как закон, следовало выходить на физзарядку. Опоздание или тем более неявка – серьезный проступок. А к врачу за освобождением идти ох как не хотелось. К тому же «ФИЗО» было одним из немногих моментов, когда собирались
Из космонавтов Гале поначалу больше всех нравился, конечно, Юрка. Простой, веселый и легкий. И нисколько не задающийся, несмотря на всю свою всемирную славу. Но Юрка, пусть и не фасонил, все равно был, увы, суперзвезда. Принадлежал всему миру. И его постоянно дергали на совещания, заседания, приемы, встречи. В отряде он бывал, хорошо, если пару дней в неделю. Однако когда бывал – выходил вместе со всеми на зарядку.
Сами космонавты выбрали его своим руководителем. Поэтому Юра Первый акцентированно относился к девушкам только как к коллегам, товарищам по работе, и никак больше, и ко всем одинаково. Ни грамма ухаживаний. «Еще бы, – усмешливо думала про себя Галя, – в него английская королева влюбилась, куда нам, простым ткачихам и инженершам!»
Второй из летавших, красавец Герман, был о себе очень высокого мнения. И был уверен, что девчонки, включая космонавток, должны теперь бегать за ним табунами и укладываться вокруг штабелями. Вдобавок Валя Маленькая и Ира без утайки вздыхали по нему. Ощущение было: стоит только Герману поманить пальцем, каждая по отдельности или обе вместе отправятся за ним хоть на край света.
Все прочие парни в отряде были никому не известны и, невзирая на строжайшие предупреждения командования, а также то, что большинство были женаты, не прочь были приударить за коллегами-девчатами – а до какой грани дойдут их ухаживания, решать приходилось, как обычно, женскому полу. Известно, что двадцатисеми-тридцатилетние мужчины, да еще офицеры, да еще летчики, удержу не знают. Несмотря ни на каких генералов или парткомы.
Весной шестьдесят второго стало известно: готовится групповой полет. Лететь предстояло двоим. Сначала первый на своей ракете, на следующий день второй, и каждый – на трое суток. Основными для полета назначили, выполняя указивку Хрущева о братстве народов, Андрияна и Павла. Запасными числились трое: Валера Быховский, Володя Комарин и Гриша Нелюбин. Всех пятерых парней посадили «на режим», то есть после тренировок они не уходили, как другие, по домам и семьям, а ночевали здесь же, в профилактории, где проживали девчата. После ужина частенько засиживались в столовой – пятеро парней, шесть девчат. Дело молодое. Разумеется, под присмотром чьего-то бдительного ока – когда самого начальника политотдела полка Марокасова, когда инструкторов.
Гале, в отличие от подруг, нравился Гриша Нелюбин. Девчата считали его высокомерным. Кто-то даже назвал «изломанным». Но он был красив, с буйной черной шевелюрой, и любил оказываться в центре внимания – и это ему удавалось. В чем, кстати, было его основное отличие от Юры Первого: тот не стремился к популярности и обществу, но сам собою притягивал людей. А Гриша старательно и изо всех сил тащил одеяло на себя. Впрочем, временами напротив – ходил мрачным, слова не вытянешь, и на всех дулся. Но главное, что в нем нравилось Гале, столь ценившей свободу: был он независимым парнем, ни под кого не подлаживался и ни перед кем, включая любое начальство, не лебезил.