Бойтесь данайцев, дары приносящих
Шрифт:
К тому же техника была несовершенной и могла в любой момент отказать: вдруг в «шарике» критически повысится температура? Или упадет давление? Или корабль сорвется в нерасчетный спуск?
Поэтому девчонок «поджаривали» – в унтах и летном обмундировании до семидесяти-восьмидесяти градусов. И в барокамере «поднимали» до пяти-шести километров. И в центрифуге вращали вплоть до десятикратных перегрузок. А когда перегрузка хотя бы пять-шесть «же» – невозможно дышать, будто пробку забивают в горло, и темнеет в глазах, и кажется, что вот-вот потеряешь сознание. Но они – никто и никогда – не жаловались и не просили остановить эксперимент. Раз жалуешься – значит, слабачка. А раз слабачка – значит,
А генерал тем временем пожинал сладкие плоды космических успехов – вместе с Германом уехал в США: встречаться с президентом Кеннеди и астронавтом Гленном, давать десятки пресс-конференций и выступать в ООН.
Для Гали же началось наконец самое любимое – прыжки.
Парашютная подготовка вообще считалась едва ли не самым важным элементом тренировок. Потому что (это обстоятельство тоже было, непонятно почему, совершенно секретным) советский космонавт приземлялся не внутри корабля. На высоте пять тысяч над землей его выбрасывало из катапульты, и садиться следовало на парашюте. Посадка внутри корабля оказывалась, по расчетам, слишком жесткой: можно переломаться. Однако народу, и тем более западным корреспондентам, о способах приземления не рассказывали. Считалось, что это уронит достоинство советской космонавтики и не позволит регистрировать мировые рекорды скорости, высоты и дальности полета.
Впрочем, одной тайной больше, одной меньше.
Сначала прыгать их повезли в Киржач. Скромный, милый, патриархальный аэродром – если так можно говорить об аэродроме. По краю поля – мальчишки: «Тетенька, вам помочь? Тетенька, дайте я вам поднесу парашют!» И – руководитель полетов, Николай Константинович Никитин, который всем шестерым очень доходчиво пояснил важность парашютной подготовки: «Представьте, в Полете вы прыгнули плохо, переломали себе ноги и вместо торжественной встречи на Красной площади оказались в госпитале!»
Но именно здесь, на таком любимом и долго желанном поприще, Галю подстерегала очевиднейшая неудача. Так бывает: когда чего-то ждешь, что-то очень любишь и в чем-то уверен, исподволь расслабляешься и думаешь про себя: о! это я одной левой! И вот – обычный прыжок: без задержки раскрытия, не ночью и не на воду. И – бац – сильнейший удар, и она падает не на бок, как учили и как она делала больше ста раз, – а на попу. И сразу – сильнейшая боль в копчике и позвоночнике. И она еле ковыляет до старта – а потом до общежития, где они вшестером, плюс инструкторы, проживают.
И вот – дилемма: по-хорошему, надо ехать в больницу. Рентген, пятое-десятое. А если трещина? А если снимут с прыжков? А если потом не нагонишь программу?
И она решает – терпеть. Зубы сжать и терпеть, как бы ни было больно. Ведь главное – это тот самый Полет, и если будешь на каждом шагу жаловаться, до него точно не доберешься.
А когда они вернулись в профилакторий на Чкаловскую, после отсидки в сурдокамере, после прыжков, и наконец встретились с ребятами-космонавтами, Галя увидела, что Гриша перестал ее замечать. Нет, то есть он улыбался ей – как всем девчатам, и пытался хохмить – вместе со всеми, но, показалось ей, пуще огня боялся даже случайно остаться с ней наедине. И она поняла, что его – сломали. Точнее, сломал один человек – ее генерал. И это внушало к Провотворову одновременно отвращение, презрение и даже, против воли, уважение.
А потом подошли очередные выходные, и ей дали увольнительную до вечера воскресенья. И вечером в субботу они с девочками-москвичками, Валей Маленькой и Ирой, пошагали на электричку. Валя Большая, Таня и Жанна остались в профилактории. Им в Москве некуда было ехать, и они собирались отправиться в город только на следующее утро.
Шли дружной стайкой, болтали, смеялись – а копчик
Рядом с ними остановилась машина. «Победа». Галя оглянулась. За рулем сидел Провотворов. Он окликнул – одну ее: «Младший лейтенант Иноземцева, сядьте в машину». Она подошла к водительской дверце. Окна по случаю наступившего лета были раскрыты. «Вы не боитесь себя скомпрометировать?» – со смехом спросила она, остановившись рядом с лимузином. «Не боюсь, – сквозь зубы процедил генерал. – Давай, садись в автомобиль». Она обошла капот, приостановилась. Девчонки тоже стояли, чуть впереди, выжидательно на нее глядя. Она крикнула им: «Меня не ждите!» – всегда приятно продемонстрировать подругам свое превосходство. Села рядом с генералом, хлопнула дверцей. Провотворов резко подал с места. Девушки замерли, раскрыв рты. «Завтра все про нас с вами, товарищ генерал, будет доложено куда следует», – с усмешкой заметила Галя. Иван Петрович не ответил, только челюсти сжимал, играл желваками. Девочки растаяли вдали, превратились в незаметные точки. Скоро «Победа», промчавшись по лесу, выехала на Щелковское шоссе, набрала ход, разогнавшись едва ли не до ста километров в час. «Не слишком ли быстро?» – с неудовольствием спросила она. «Не волнуйся, я за рулем тридцать лет, и ни одного автопроисшествия». А потом вдруг в упор спросил:
– Что у тебя с ним было?
– Кого вы имеете в виду?
– Не юродствуй. С Григорием.
– Бог ты мой! Конечно, ничего.
– Не лги мне.
– Товарищ генерал! – воскликнула она. – Вы странный человек. Вы сами настояли, чтобы я пошла, попробовала свои силы в космонавтки. У меня получилось. А вы что, не знали, что здесь – молодые, бравые офицеры? Летчики? Вы что, не думали, что я, быть может, увлекусь кем-то из них?
– Так ты – увлеклась? – бросил он искоса острый взгляд и еще сильнее пришпорил свой автомобиль.
– Господи, нет! Но бывают ведь в жизни какие-то симпатии. Мы с Гришей просто прогулялись вместе, поговорили о жизни. И это все.
– Все? В самом деле – все?
– Почему вы меня допрашиваете? Вы думаете, что имеете на это право?
– Я хочу знать, как проводит время моя… – Он замялся на секунду, а потом все-таки нашел слова: – Моя подчиненная.
Она расхохоталась ему в лицо:
– Подчиненная! До подчиненной вам, генерал, и дела б не было! Скажите лучше – моя любовница, за которую вы боитесь, что она ускользает. Надо же, боитесь настолько, что даже первый не выдержали режим секретности, что сами между нами установили!
Они миновали только что построенную окружную автодорогу и двинулись дальше в направлении центра.
– Отвезите меня к мужу, – устало сказала она. – Я очень хочу спать, ваши испытания космические вымотали меня всю. И я хочу видеть сына. Они живут в Лосинке. Окажите любезность.
Но генерал и не думал поворачивать и только пришпоривал своего железного коня, явно нарушая скоростной режим. Редкие орудовцы в своих высоких стаканах на перекрестках провожали «Победу» глазами, однако не выбегали, не останавливали. Видели погоны, звезду Героя: едет летчик, генерал, ему можно дать послабление.
Не прошло и двадцати минут, как они въехали в обширный внутренний двор Дома правительства на улице Серафимовича.
– Зачем вы меня опять сюда привезли? – спросила Галя. В этом разговоре в машине она взяла с генералом капризный тон барыньки или кинозвезды.
Иван Петрович, не отвечая, нагнулся и залез в перчаточный ящик – «бардачком» его в ту пору никто еще не называл. Достал оттуда бархатную коробочку. Протянул девушке. Молвил: «Открой!» Она подчинилась. Внутри лежало кольцо – золотое, но странной, извилистой красоты.