Боже, спаси русских!
Шрифт:
Сибирь ведь тоже русская земля
«Царь, да Ермак, да Сибирь, да тюрьма...» – каждое из этих слов, собранных в одной строке Александром Блоком, сродни судьбе. Конечно, Сибирь для русского человека связана с образами ссыльных. Она напоминает о Ермаке и героических страницах русской истории. Она же была местом, куда тысячи русских людей бежали по доброй воле, где им удалось вдали от государственного надзора наладить свою жизнь. Об этом факте иностранцы практически не писали. Может быть, даже и не знали.
До самой Сибири иноземцы добирались нечасто, но постоянно размышляли о ней в своих сочинениях. Особенно пугала мысль о Сибири маркиза де Кюстина: «Здесь на каждом
Для Александра Дюма Сибирь была в первую очередь местом ссылки декабристов. Он воспевает подвиг своей соотечественницы Полины Гебль, отправившейся в этот страшный край зимы за своим русским возлюбленным, декабристом Анненковым.
Другой француз, смелый фантаст Жюль Берн, представлял Сибирь по-другому – как экзотический край и арену для самых удивительных приключений. Он даже написал о Сибири целый роман «Михаил Строгов», причем Тургенев назвал его лучшим романом Верна. Фантазия француза разгулялась. Не на шутку.
Роман начинается с новости об оккупации и восстании во всей Восточной Сибири. Известия о беспорядках принес императору России один из министров. Встревоженный император отправил в Иркутск офицера Михаила Строгова. Выбор был не случаен: отец с детства приучил Строгова к охоте на медведей, и своего первого мишку наш герой завалил в четырнадцать лет (ну какой же роман о России без медведей). Строгов умел ориентироваться по расположению веток на дереве (ну мог бы и компас взять), при необходимости мог не спать по десять суток (иностранцы всегда были самого высокого мнения о русской выносливости). Итак, Строгов отправился в Иркутск. По дороге к нему присоединилась девушка Надя, которая пробиралась к своему отцу. Ну какой же французский роман без девушки! Описывая путь героев романа от Красноярска до Иркутска, Берн рассуждает о нашей сибирской зиме: «Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой».
Берн описывает природные явления, характерные, по его мнению, для Сибири: «В то время как шел лед, на озере совершались весьма любопытные явления. То были горячие источники, брызжущие великолепными фонтанами из артезианских колодцев, которыми природа наделила даже самое дно Байкала. Кипящая вода высоким столбом била прямо из озера, мириады брызг, сверкающих на солнце, рассыпались целым радужным снопом, почти моментально замерзая в воздухе». Вот такие удивительные байкальские аномалии! Спешим уведомить читателя, что в романе счастливый конец: Строгов разрушает козни революционера Огарева. Сибирь спасена.
Чем интересна Сибирь европейской душе? Дикостью. Суровостью. Экзотикой. И тем, что на Европу она совершенно не похожа. Чего-чего, а экзотики на Руси всегда было хоть отбавляй. Все своеобразно и разнообразно. Каждый путешественник, а особенно если он заглядывает на Север и за Уральский хребет, понимает, что Русь неоднородна, что это гремучая смесь самых разных культур и наций.
Где разноликие народыИз край в край, из дола в долВедут ночные хороводыПодТакой виделась Русь Блоку. Странный, пожалуй, образ, но весьма показательно, что у поэта родился именно такой. Хороводы во время пожаров. И отблески огня ложатся на лица этих дикарей. Пир во время чумы. И над всем этим многоликим миром царствует дорога.
Чудь начудила, да Меря намерилаГатей, дорог да столбов верстовых...Народы земли Русской настолько разнолики, что начинают сами собою множиться в людской фантазии. Сказания о самых удивительных народах прилежно записывают иноземцы, хотя относятся к ним с некоторым сомнением. Территория за Обью, кем-то названная Лукоморьем, описывается следующим образом (в воспроизведении австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна): «В Лукомории, горной и лесной стране, лежащей за Обью подле Ледовитого океана, есть город Серпонов, где живет народ серпоновцы, с грустинцами и серпоновцами ведут немой торг черные люди, лишенные дара слова человеческого, которые приходят от озера китайского с разными товарами, преимущественно с жемчугом и драгоценными камнями». А мы-то думали, что такое Лукоморье! Кстати, грустинцы – очень русское название.
«В Лукомории, – продолжает Герберштейн, – живут другие дикие люди с одним очень странным и баснословным свойством: рассказывают, что каждый год в ноябре они умирают или засыпают, а на следующую весну, в апреле, оживают, подобно лягушкам или ласточкам. Грустинцы и серпоновцы торгуют и с ними, но особенным образом. Когда настает урочное время зимнего засыпания, лукоморцы кладут в известном месте свои товары и скрываются; грустинцы и серпоновцы приходят и берут эти товары, оставляя взамен их свои в соразмерном количестве. Если же лукоморцы, проснувшись, найдут, что их обманули, что оставленное ими не стоит взятого, они требуют назад свои товары, от этого происходят у них частые ссоры и войны с грустинцами и серпоновцами».
Такие представления существовали в Москве в первой половине XVI века о северных территориях, куда скоро должна была направиться русская колонизация. Писатели XVII века пытаются уже по возможности объяснить эти фантастические рассказы. Немецкий ученый Адам Олеарий предполагает, что в Лукомории несколько месяцев продолжается непрерывная ночь и жители ведут подземную жизнь, пользуясь при общении подземными ходами. Рассказы о людях с собачьими головами, покрытых шерстью и т. п., по его мнению, произошли оттого, что жители берегов Ледовитого океана носят особенного рода верхнюю одежду из звериных шкур, обращенных шерстью наружу. Она закрывает тело с головы до ног и имеет один разрез около шеи. Рукавицы пришиваются к рукам, так что, когда в зимнее время дикарь наденет эту одежду, у него видно только лицо из отверстия около шеи.
Объяснения могут быть разными, правдоподобными и не очень. Мы можем без труда выяснить, кто такие чудь и меря, что это за народы такие. Но для поэтов они стали воплощением дикарского начала в русском человеке. Равно как и скифы «с раскосыми и жадными очами». Как Сибирь. Как страсть русских к дороге.
Где наш дом
Почему же мы, русские, так любим дорогу? Ведь мы всегда были оседлым народом. Быть может, сказалось наследство кочевых племен Великой Степи? И ведь что удивительно – нередко чувствуется стремление не освоить пространство, но затеряться в нем, раствориться, а то и уйти от мира. Народная легенда превращает царя Александра I в старца и странника Федора Кузьмича. Дескать, надоело ему все земное.