Божественная трагедия
Шрифт:
Существо зловонно выдохнуло перегаром и залепетало:
– Москва… Москва… Я видел Моску в огне.
Веки Макса вспыхнули оранжевым, но свет дня быстро спрятал это колыхание. Существо просыпаться не стало. Макс спрятал пистолет и встал.
Он смотрел на щупленького человечка с редкой порослью на лице. Возраст его было определить сложно. Ему могло быть как пятнадцать, так и двадцать пять, так и сорок. Хотя… Сорок – вряд ли.
Существо разлепило глаза, затем губы, процесс этот происходил болезненно, будто разлеплялись два куска хлеба смазанные чем-то тягучим.
– Пить, – прохрипел человечек.
Макс достал из-под матраса бутылку.
Незнакомец присосался и задвигал острием кадыка. Глаза выпучились, когда он отлип от горлышка.
– Это… Это вода?..
– Вода, – усмехнулся Макс. – а ты что думал?
– Я думал – водка, – поперхнулся он. – Я как-то в подвале ночевал. Там бомж живет, так он меня с утра водкой напоил. Антизеркальное отражение. Там в подвале – водка, здесь на чердаке – вода.
Акцент был явным.
– Ну, да? – улыбнулся Макс. Этот персонаж начал его забавлять.
– А если отнести эту бутылку в подвал, может вода станет водкой?!
Хоббит, явный хоббит – подумал Макс.
А хоббит встал и пошатываясь, направился к выходу. Тут Макс заметил, что по чердаку раскиданы листы географических карт.
– Э ты куда? – удивился Макс.
Хоббит обернулся изумленно таращась:
– Как куда? В подвал!
Макс засмеялся. Он думал, что весь юмор сосредоточился в сатирических передачках на телевидении и в цирковых клоунах. Ни то ни другое недолюбливал. А здесь повстречался воистину смешной человек.
– Если ты апостол, тогда станет вода станет водкой, – сообщил Макс сквозь смех.
Парень шумно выдохнул, почесал растрепанные волосы, приложился к бутылке. И уставился под ноги. На карты.
– Я думал, что бомжи пьют только водку… – разочарованно протянул он.
– Я не бомж, – откликнулся Макс. – Я живу на третьем этаже.
– А зачем ты здесь спишь? – поинтересовался хоббит.
Макс передернул плечами. Не рассказывать же ему, о боязни обваливающегося потолка.
– Здесь свежее.
Но полурослик уже стоял на четвереньках перед одной из карт и ответ, похоже мало волновал его.
– Знаешь, я вчера вышел на лестницу покурить… Я здесь снимаю квартиру. Стою, пью пиво, смолю. И вдруг… разводы на стекле показались мне необыкновенно знакомыми…
Хоббит смотрел то на карту, то на насыпи керамзита.
– И что? – прервал молчание Макс. Сначала он хотел вытолкать щенка с чердака, закрыть вход и идти домой. Но всё, что ни делал этот убогий, казалось интересным.
– Это мне показалось картой! Освещение все сломало! Ты знаешь, что мы видим днём, не то, что ночью. Иногда одни предметы невозможно найти в утреннем освещении!
– А причем здесь карты? – изумился Макс.
– Я слетал домой и притащил карты городов. Я их коллекционирую. И точно разводы на стекле карта Петербурга, с островами с мостами… Дальше смотрю. След на ступени. И там карта. Дверь на чердак на ней краска облуплена – еще кусок карты. Я влез на чердак. А там на керамзите – города! Города! Я вот видишь куски отмечал, которые нашел. А теперь не вижу… День пришел…
Макс приблизился. На карте были действительно обведены карандашом кварталы. Он посмотрел на керамзит. Просто камушки, напоминающие орехи.
Парень же достал фонарик и светил под разными углами на насыпи камушков.
На мгновение Максу показалось, что он видит незнакомый квартал.
– Ты-то сам откуда? – спросил он и картинка рассеялась.
– Нью-Йорк.
Здание пошатнулось. Тут же чердак наполнился дымом и пылью.
– Ё-моё! – только выдохнул Макс, сгреб полурослика и бросился вон с чердака.
Силы в экстремальные моменты появляются, как подземные толчки. Память Макса фиксировала каждую секунду, а новый знакомец, наверное, и не запомнил как оказался на лестничной площадке, минуя люк и железную лестницу. Он тоже похоже делал все на автомате: мчался вниз по лестнице с максимальной скоростью, чтобы не попасть под волну цунами в виде Макса.
Полшага назад. Слова и рождение
Лучи солнца хлынули в окна. Инанна смотрела на стены своих покоев, на красочные драпировки, на бисерные панно. Ее обиталище было соткано из представлений людей, как должна жить богиня. Богиня любви. Богиня плодородия.
Узоры на стенах всегда менялись, представляя собой разные картины. Они никогда не замирали, как в жилищах людей. Иногда они отражали молитвы жрецов, иногда стенания людей, а иногда фантазии самой Инанны. Сейчас узоры на стене рисовали праздник, людской праздник… Вчера они показывали, кажется, колосящиеся поля вокруг города. Завтра они сложатся в другой узор. Отражения людских желаний быстро исчезли, рисунки сами стали двигаться, и показывать уже бескрайнее небо, путь на Луну, путешествия по звездам. Узоры растворяли стены и всё сущее, и из этих частей можно сложить что угодно! От ее трона до края вселенной. Гранит мог стать гранатом, лазурит – небом. Топаз – солнцем. Эти перевоплощения были прекрасны.
– Великая Инанна! – голос, который она слышала чаще других, прервал её понимания.
Инанна отвлеклась от созерцания картин и узоры обрели вид большого зала с людьми в белом.
На коленях стоял Жрец ее Храма.
– Инанна! Инанна! Не оставь меня! Я понимаю твои великие заботы в этот царственный праздник!
Инанна устало стала прислушиваться к голосу. Просьбы жрецов она иногда исполняла.
– Жена командующего городской стражей не может разродиться! Она умирает!
Инанна выдохнула: «И только-то… Не гаснет солнце, не обрушивается луна, не взрывается земля».
– У тебя, конечно, другие заботы, – стонал Жрец. – Но не омрачи великий праздник смертью роженицы.
Инанна взглянула на стену с узорами. Теперь она видела в огромном зале лежащую женщину. Ее лицо уродовала гримаса боли, и рот постоянно открывался. Вокруг неё толпились бабки, девки, жрецы. Рядом, на коленях мужчину в богатых одеждах держал ее за руку и испуганно смотрел на женщину. Инанна почувствовала страх, исходящий от этого «командующего городской стражи». Он боялся, что может потерять свою женщину, боялся другого будущего, без своей спутницы, без ребенка.