Божественный яд
Шрифт:
Во дворце на Марана не обращали внимания, и за это тоже следовало благодарить собственную запасливость: добыть наряд обслуги было проще всего. Он не задумывался всерьёз, что все эти вещи понадобятся, но без них и без продуманных путей отхода чувствовал себя неуверенно и неспокойно. А быть незаметным он умел отлично, от этого долгие годы зависела его жизнь. Правильная одежда, правильные движения, правильно собранные волосы и правильное выражение лица — и кто будет его рассматривать!
Посещение лаборатории, включая взлом замков, не заняло много времени. Здесь печати были сложнее, они предупреждали того, кто их ставил, о взломе, но Маран не придал этому значения, даже если зелье не справится. Пусть знают, он не собирался скрывать собственное исчезновение. Быстро его не найдут, а потом… потом уже будет всё равно.
«Блудная тень», к счастью, оказалась на месте. Брать пузырь целиком он не стал, слишком много, но отлил в пару небольших порционных фиалов и тщательно смазал лезвия ножей, благо их конструкция и крепление предусматривали наличие и сохранность яда.
А дальше его путь лежал в храм. Даже если Кутум со своей жертвой окажется не там, сначала стоило отбросить самый вероятный вариант.
Маран уже пытался вспомнить, служители кого из богинь верховодили в этом храме раньше, но так и не сумел: в здешних лесах их было тогда несколько, и уцелеть мог любой, а на поверхностный взгляд определить принадлежность было невозможно. Сама же богиня наверняка это чувствовала, и на уровне интуиции Маран склонялся к тому, что именно жрицы Любви владели этим местом и приносили здесь жертвы. Он не был уверен, но по всему выходило, что изменения в поведении и сознании Кутума начались именно с того визита в храм, значит, там богиня становилась сильнее.
Сейчас, кажется, об этом тоже никто не помнил, но старые храмы никогда не состояли из одного помещения, там обязательно была одна или несколько комнат обрядового значения. Тайных, разумеется. Жертвы всегда приносились в узком кругу и не афишировались. Слухи ползли, но мало кто был посвящён в детали: как бы ни презирали богини людей, но бунта не хотели. Наверное, боялись. Наверное, уже тогда сознавали свою самозванность и смертность…
Возле храма было тихо и безлюдно. Эти строения Марану не нравились, сколько он себя помнил: тёмные, с единственным выходом, мрачные и холодные. Но сейчас, среди буйной парковой зелени, храм выглядел странно уместно и совсем не грозно — поросший мхом и ушедший в землю валун, ставший неотъемлемой частью пейзажа.
Маран на несколько мгновений задержался у порога, оглядел тихий сад и провал входа и вынул из кармашка в поясе один из фиалов. Вокруг ничто не говорило о том, что происходит внутри, но интуиции он привык верить, а та сейчас не сомневалась.
***
Уходить от Марана ночью Идане ужасно не хотелось, но ещё больше не хотелось объясняться с кем-то по поводу своего отсутствия. Диила утром принесёт завтрак, обнаружит, что постель не тронута, и конечно начнёт волноваться: после трагедии с Эрмой первым в голову наверняка придёт нечто плохое. Поднимут на ноги стражу, доложат принцу и дознавателям, и всё это множество народа встревожится и начнёт её искать. И тут она вдруг заявится, довольная и выспавшаяся. И что, рассказывать при стольких свидетелях, где именно она провела ночь? Даже несмотря на то, что об этом визите она не жалела, обсуждать его с кем-то совершенно не хотела.
Принять решение и последовать ему оказалось не очень сложно, упрямства Идане было не занимать, но в пустых и тихих покоях её настигли тоска и разочарование. Ну вот и чего она добилась? Пустая постель вместо уютных объятий, тишина вместо ласкового бархатистого голоса и пробуждение от появления Диилы с завтраком вместо, несомненно, сладких утренних поцелуев. И стоило оно того?
Вздыхая, зевая и мысленно ворча на саму себя, Ида разделась, наскоро собрала волосы и помылась перед сном, после чего застегнула на шее привычную тонкую золотую цепочку с кулоном-щитом и надела весьма скромную по местным меркам ночную сорочку, которую привезла из дома, и вытянулась под тонким одеялом. Конечно, жаль, что спать она будет одна, но зато выспится и за эту ночь, и за прошедшую, и без кошмаров.
Отчасти Ида даже угадала, в сон она провалилась сразу, едва коснулась головой подушки: несколько часов с Мараном заставили напрочь забыть обо всех тревогах и страхах. А вот кошмары так просто отпускать не пожелали…
Во всяком случае, она подумала именно об этом, по пробуждении обнаружив себя вместо привычной уже спальни в каком-то тёмном, пахнущем пылью каменном мешке с застоявшимся тяжёлым воздухом. Слабый тёплый свет падал с двух сторон и больше всего походил на отблески свечей, неподвижных в застывшем воздухе и делающих его еще более густым.
Но разглядеть что-то ещё не получалось: тело не слушалось, как бывает только в кошмарах. Не получалось двинуть рукой, повернуть голову, даже закричать, и ужас всё крепче сжимал горло. Она зажмурилась — это, кажется, было единственное доступное движение, — и отчаянно пожелала проснуться. Прямо сейчас, в своей постели. И после этого сразу — сразу! — идти к Марану, и плевать на гордость и слухи. Рядом с ним ей бы точно не снилось ничего такого, потому что…
Испуганные мысли прервал негромкий скрежет камня о камень. Свет задрожал, потянуло более свежим воздухом со знакомым запахом, потом скрежет повторился. Ещё несколько мгновений Ида напряжённо вслушивалась в тишину, воцарившуюся вновь, надеясь уловить хоть что-то. Кто-то вошёл? Где они? Чего от неё хотят?!
Невозможность двигаться и неведение вызывали панику. Это было хуже любой клетки и кандалов, она не чувствовала своего тела и вдруг с ужасом подумала, что вот так и останется. Что её даже не убьют, и она никогда не сможет шевелиться, говорить, и…
Защитник, пусть она скорее проснётся!
— Странные вкусы у этой гадюки, — заговорил кто-то, стоящий в изголовье и невидимый для Иды. Мужской голос был знакомым и незнакомым одновременно. Вроде бы говорил Кутум, но интонации, причудливо искажённые кошмаром, были другими, и манера выговаривать слова — тоже. — Никогда бы не подумала, что ему нравятся овцы.
В поле зрения появилась рука и потянула вверх растрёпанную светлую прядь. Обида на «овцу» оказалась неожиданно сильной, она даже сумела на мгновение пробить оцепенение страха, сковавшее разум. И следом появилась другая мысль: а почему «подумала»?..
Опять шаги, и Кутум наклонился сбоку, разглядывая лицо Иданы, словно впервые видел. И та рассматривала его в ответ, тоже — не узнавая. Сон и слабый свет так причудливо искажали красивое лицо мужчины, что он не походил на себя самого. Безумный блеск глаз, усмешка в уголках брезгливо поджатых губ — злая, чужая. Как будто кто-то другой надел его лицо и кривит в чуждых оригиналу гримасах.
— Вздёрнутый носик, губки бантиком… Бледная немочь. Какая мерзость, — поморщился Кутум и сильно, с нажимом, провёл пальцем по губам Иды. И в этот момент она искренне порадовалась, что ничего не ощущает. — У него совсем нет вкуса. Страшно, овечка? — он с ухмылкой наклонился ближе. — Страшно, я вижу, как колотится твоё сердце. Жаль, до заката далеко, не терпится попробовать его на вкус.
Возразить Идана ничего не могла, лишь в очередной раз подумала, что этот странный сон слишком затянулся и пора бы уже проснуться. Вот прямо сейчас!