Божией милостью адмирал Михаил Лазарев

Фоминцева Любовь

– Не затруднит ли тебя, Степанида Афанасьевна, нянюшкой в наш дом поступить?

– Какое затруднение, сокол мой, с превеликим удовольствием! Уж я, чай, таких-то чадушек полсотни, не меньше, выбаюкала.

– Помощница тебе, Аннушка, быстро нашлась, и то ладно.

Петр Гаврилович передал сына старушке. Женщины, не торопясь, вошли в дом. Серый с зелеными глазами Барсик лежал на перилах крыльца, греясь на солнышке; при первых шагах ловко порскнул в сторону, освобождая дорогу.

Петр Гаврилович поманил адъютанта и быстро прошел

в свой кабинет. Широкий стол у окна, кожаный диван и два кресла – вот и вся меблировка, лишнего наместник не любил.

– Отчего звонили? – спросил он адъютанта.

Тот, не зная, как отнесется к ответу Петр Гаврилович, хотел было сказаться «неведающим», но под пристальным взглядом сдался, одно ухо сделалось красным от желания угодить:

– Священник и дворянство порешили по случаю вашей встречи…

– Что за выдумки? – вздернул брови Петр Гаврилович. – Отменить. Сей же час. Али не ведомо? Война объявлена с Турцией. Назавтра подготовьте списки рекрутские.

– А как же встреча с отцами города? Гляди-ка, уж сюда идут, настоятель Успенского собора пожаловал, отец Виктор.

Черная ряса колыхалась в такт шагам. Крест на цепочке поблескивал на груди. Следом поспешал полный, при всем параде, несмотря на жару, предводитель местного дворянства, рядом с ним шествовал мужик с огромной бородищей, видом смирный, но из тех, про которых говорят «вола за хвост утянет», – купец Боровков.

– Батюшка, – подошел под благословение Петр Гаврилович к отцу Виктору, – опять на Руси беда.

– А когда ее не было? – грустно вторил священник. – Так и живем, из беды в беду перебиваясь. – Он перекрестил Петра Гавриловича и печально добавил: – Опять народ в беспокойство войдет. Война – попущение Божие по грехам нашим.

– Указ о рекрутчине вот-вот поступит, – добавил Петр Гаврилович, – вот он, царский-то колокол, на всю Россию – рекрутчина… Не время говорить – время делать.

Посетители удалились, причем Петр Гаврилович услышал скорое словцо бородатого: «Новая метла по-новому метет, кого-то выметет».

…Анна Андреевна, умывшись и отпив чаю, прилегла.

Спальня ее размещалась на втором этаже. Дом был ветхим, но зато старый, правда, запущенный сад составлял его главную привлекательность. Будет где поиграть детишкам.

Во сне ей привиделось, что идет она по белому, полному света дому. У входа направо – прихожая, гостиная. Здесь она встречает гостей: женщинам она предлагает чашку чая с дороги, мужчинам – лафетничек водки с огурчиком, как в батюшкином доме не раз видывала. Налево от входа – явственно виделась ей парадная комната с фисгармонией, иконами Христа Спасителя, Богоматери Владимирской в темном покрове. Ту икону, что принадлежала матери Петра Гавриловича, – Архистратига Михаила – она на самом видном месте расположит. Пусть хранит ее дом…

За парадной шла столовая с круглым столом посередине, с пузатым черным буфетом, начиненным столовыми и чайными сервизами. Из столовой – выход на кухню, а

там рядом – людская с дощатым столом и скамьями вдоль стен. У окна – прялки для девушек, пяльца для вышивальщиц.

…Проснулась от чего-то непонятного. Ти-ши-на… Серебряный свет струится в комнату, продираясь сквозь непроглядную августовскую ночь. Наточенным ятаганом висит в темноте месяц (он-то ее и разбудил). Ощущение тревоги пронзило ее: сколько же горя принесет этот ятаган, рубя головы русских и турецких сыновей? Сколько матерей надорвут сердца, оплакивая свои утраты… Неужели нельзя договориться? Али земли, али моря мало людям? Одиноко выла собака в ночи – чуяла беду?

Думала, и не кончится этот длинный-предлинный день. А уж дорога позади. Как хорошо вояж обошелся… Легкая улыбка легла на ее уста, и она снова погрузилась в сон, чувствуя внутри себя биение новой жизни.

Сентябрь прошел для Петра Гавриловича в поездках по служебным надобностям, так что мужа Анна Андреевна почти не видела. Знала лишь, что побывал он в Муроме, отобрал рекрутов добрых.

Амуниции требовалось каждому много. Для рекрутов провиант, да версты парусины для черноморских кораблей, да все изготовить немедля!

– Не заметил, как и лето пролетело, – устало сказал Лазарев, проводив последних в солдаты, поглядывая из коляски на красные медальоны осин. – Кто-то из них вернется домой, а кто-то… На все воля Божия! – Он перекрестился.

В октябре, на самый праздник Покрова, выпал снег, освежив белизной серые крыши домов, черноту осиротевшей земли и как будто исцеляя раны в материнских сердцах.

– Снег в грязь упал, – показывала нянюшка Стеша Андрею из окна двор, рябины с алыми кистями, осыпанными словно сахарной пудрой, – суровую зиму жди.

– Оказия из Петербурга, душа моя, – вошел Петр Гаврилович к супруге со вскрытым пакетом, – велено молебны служить в честь Кинбургской виктории во всех городах России. Ай да славяне – древнее племя! И наша капля в этой победе есть. Суворов – орел! С отрядом в три тысячи отразил нападение пятитысячного десанта турок. Едва полтысячи из них спаслись на судах.

…Праздничный перезвон колоколов всех храмов Владимира плыл над городом, над Соборной площадью. Прохожие, останавливаясь, крестились: слава Тебе, Господи, даровал победу и одоление иноплеменников послал.

Лишь спустя две недели, с оказией, из Петербурга пришло письмо от друга, и узнал Петр Гаврилович, что Кинбургская победа едва не стоила Суворову жизни, если б… если б не гренадер Степан Новиков.

– Вот оно, победушки-то как достаются, – Петр Гаврилович в волнении свернул письмо.

Глава вторая

Алексей-с-гор-вода

Две лампы с сильно выкрученными фитилями освещали постель роженицы. Все трудное позади! Сын!

– Парень, матушка Анна Андреевна! – Степанида Афанасьевна пеленала живой комочек, нещадно орущий, красненький.