Божии дворяне

Акунов Вольфганг Викторович

Однако решающую роль в бою играли не туркопулы, а рыцари Ордена, каждый из которых был обязан иметь при себе трех лошадей и двух служащих братьев. Каждый из этих служащих братьев обязан был иметь двух лошадей и, в случае исправного поведения, мог быть принят в число рыцарей Ордена. Защитное вооружение рыцаря описываемой эпохи состояло из панцирной рубашки, вероятно, довольно тяжелой. На рисунке, датируемом примерно 1080 г., изображены два человека, несущие вдвоем одну такую панцирную рубашку. Впрочем, этот рисунок толкуют по-разному. Может быть, дело вовсе не в большом весе панцирной рубашки. Она обозначалась в тогдашней литературе различными терминами - по-латыни: «lorica brunica», «brunica», «bruina» или «brunia» (отсюда древнерусское: «бронь», «броня»); по-немецки: «Bruenne»; по-французски: hauberс, hauberge или haubert («защита», «прикрытие», «укрытие»). Само первоначальное значение слова «лорика» восходит к латинскому прилагательному «loreus» («лореус»), то есть «кожаный». Соответственно, у римлян термин «лорика», или «лорика бруниа», первоначально означал кожаный панцирь (который со временем стали обшивать

металлическими пластинками). Именно в таком значении его переняли у римлян германские народы. Но в описываемую эпоху этим термином обозначалась чаще всего длинная, доходившая до колен, железная кольчуга с рукавами и капюшоном. Подчеркнем особо: чаще всего, но не всегда, поскольку кольчуга оставалась очень дорогим защитным вооружением, и наряду с ней продолжала использоваться традиционная кожаная “броня”, обшитая металлическими бляхами. Поэтому представляется уместным использовать для обозначения защитного вооружения крестоносцев той поры термин “панцирная рубашка”, как более общий, подразумевая под ним как традиционную пластинчато-чешуйчатую на кожаной (или даже суконной) основе, так и кольчатую “бронь”. О доспехах западных „паломников“ ромейская царевна Анна Комнина, дочь василевса Алексея I, признанного вождями I Крестового похода, после ряда конфликтов, вылившихся даже в вооруженные столкновения, своим верховным сюзереном, писала следующее (именуя западных крестоносцев „кельтами“, как того требовала апеллирующая к античности византийская традиция):

„Кельтские доспехи представляют собой железную кольчугу, сплетенную из вдетых друг в друга колец, и железный панцирь из такого хорошего железа, что оно отражает стрелы и надежно защищает тело воина. Кроме того, защитой кельту служит щит – не круглый, а продолговатый, широкий сверху, а снизу оканчивающийся острием; с внутренней стороны он слегка изогнут, а внешняя его поверхность гладкая, блестящая, со сверкающим медным выступом (умбоном – В.А.). Стрела, безразлично какая – скифская (печенежская – В.А.), персидская (сельджукская или арабская – В.А.) или даже пущенная рукой гиганта, отскакивает от этого щита и возвращается назад к пославшему ее. Поэтому-то…Император, знакомый с кельтским вооружением и стрельбой наших лучников, и приказал им, пренебрегая людьми, поражать коней и окрылять их стрелами, чтобы заставить кельтов спешиться и таким образом сделать их легко уязвимыми. Ведь на коне кельт неодолим и способен пробить даже вавилонскую стену; сойдя же с коня, он становится игрушкой в руках любого“.

Под „железным панцирем“ здесь подразумевается чешуйчатый панцирь, неоднократно упоминаемый Анной Комниной в „Алексиаде“: „Однако сам Император не вооружался; он не надел чешуйчатого панциря, не взял щита и копья, не опоясался мечом, а остался спокойно сидеть на императорским троне…“; „Мариан быстро метнул в графа другую стрелу и ранил его в руку; стрела пробила щит, прошла сквозь чешуйчатый панцирь и задела бок графа…“ и т.д. Скорее всего, этот „чешуйчатый панцирь“ – не что иное, как упомянутая нами выше „brunia“ („бронь“), или панцирная рубашка.

Каждый рыцарь-иоаннит был вооружен прямым обоюдоострым мечом. Меч был прямым, так как ковался с обеих сторона, в отличие от сабли, кованой только с одной стороны и потому изогнутой. Шлем рыцаря представлял собой простую, несколько удлиненную кверху полусферу из нескольких склепанных железных пластин и наносником (носовой стрелкой), защищавшим нос и лицо рыцаря от ранений в бою. В качестве наступательного оружия служило легкое, но длинное копье с древком из (импортного) ясеня. Каплевидный щит, нередко с металлической шишкой-умбоном, состоял из досок, обтянутых кожей и окованных по краям металлическим ободом. Уже в XII в. засвидетельствовано использование на щитах геральдических фигур, однако еще без конкретной связи с представителем того или иного рода. Если предположить, что госпитальеры-иоанниты уже тогда метили свои щиты знаком орденского креста, то это был наверняка еще не восьмиугольный „мальтийский“, а простой прямой крест, состоявший из двух перекрещивающихся под прямым углом белых полос - продольной и поперечной, на черном или красном поле.

Цистерцианский аббат Бернар Клервоский писал в своем трактате “О похвале новому рыцарству”:

“Рыцари Ордена никогда не носят богато украшенных одеяний и редко моются. Со своими нечесанными волосами они выглядят косматыми; они покрыты пылью, и кожа их, под бременем вооружения, от постоянного ношения кольчуги и от жаркого солнца, покрыта густым загаром. Они ничего не жалеют для приобретения сильных и быстрых коней, но сбруя и седла их коней не имеют никаких украшений, ибо все их мысли направлены на брань и победу, а не на узорочье или выставление себя напоказ. Таких-то сильных и верных мужей, вооруженных мечами и опытных в воинском искусстве, избрал себе Бог для охраны Святого Гроба Господня”.

На время правления магистра Ордена иоаннитов Раймунда дю Пюи приходится и учреждение организации для женщин-членов Ордена. Это обстоятельство не являлось чем-то из ряда вон выходящим, ибо в эпоху Средневековья постоянно учреждались духовные женские Ордены, обычно присоединявшиеся к расположенным неподалеку мужским монастырям. Само собой, такая крупная больница, как Иерусалимский госпиталь, постоянно нуждалась в заботливых женских руках. Новая женская организация была основана под небесным покровительством Святой Марии Магдалины, руководствовалась в своей жизни и деятельности Уставом, в основе которого, как и у госпитальеров-иоаннитов, лежали правила монашеского Ордена августинцев, и находилась под омофором Патриарха Иерусалимского.

Следующим шагом к расширению сферы деятельности Ордена явилось завещание короля арагонского

Альфонса I (1104-1134 гг.), успешно ведшего в своей стране борьбу с Исламом, но умершего молодым и бездетным. В завещании он назначил своими наследниками духовно-рыцарские Ордены иоаннитов, тамплиеров и Святого Гроба Господня (сепульхриеров, или “каноников Храма Гроба Господня”). Каждому из наследовавших ему военно-монашеских Орденов арагонский король завещал по трети своих владений. Королевское завещание являлось наглядным выражением огромного уважения, которым пользовались в ту пору духовно-рыцарские Ордены, как “воины Христовы” и борцы с Исламом. Не зря даже древнерусские летописцы именовали западных рыцарей-монахов “Божьими дворянами” (а вовсе не “псами-рыцарями”, в отличие от Карла Маркса!). Однако, составляя свое завещания, арагонский король-крестоносец наверняка руководствовался не только уважением к орденским воинам-монахам, но и четким осознанием того, что только эти представители “Церкви Воинствующей” были в состоянии довести Реконкисту до победного конца - изгнания всех мавров-мусульман с Иберийского полуострова. Правда, последняя воля покойного короля, выраженная в завещании, была выполнена не в полной мере, но, тем не менее, Ордены, и в том числе, иоанниты, благодаря дипломатическому искусству Раймунда дю Пюи, получили в Арагоне, наряду со значительными суммами наличных денег, немалые земельные владения. В соответствующем договоре, заключенном между иоаннитами и Арагоном в 1141 г., арагонская корона также обязалась не заключать с неверными мира без согласия вышеупомянутых трех рыцарских Орденов и Патриарха Иерусалимского. Со своей стороны, эти Ордены, и в том числе иоанниты, обязались оказывать арагонской короне всемерную и постоянную военную поддержку в борьбе против мавров. Последнее обстоятельство было очень важным, поскольку светские вассалы арагонских королей были обязаны им воинской службой только в продолжение строго определенного числа дней в году.

В Сирии и Палестине новые “латинские” владыки Святой Земли, под влиянием утонченной роскоши расслабляющей цивилизации культурного Востока буквально на глазах теряли свою прежнюю воинственность. Между тем военное положение, без оказания срочной помощи людьми и материалами из Европы, грозило стать катастрофическим. Поэтому папа Евгений III (между прочим, ученик Бернара Клервоского) вновь призвал западных христиан к Крестовому походу (1147-49 гг.). Благодаря страстным проповедям Бернара Клервоского недостатка в “паломниках” (как тогда именовали крестоносцев) не было; общее руководство походом осуществлял король французский.

Аббат Бернар писал папе в Рим:

“Вы повелели, я повиновался; и власть того, кто дал повеление, сделала мое послушание плодотворным. Я отверз мои уста; я стал говорить; и вскоре число крестоносцев умножилось до бесконечности. Ныне города и села стоят пустые, покинутые своими обитателями. На семь женщин не найдется и одного мужчины. Повсюду видишь вдов, мужья которых пока еще живы”.

Последняя фраза Бернара, между прочим, свидетельствует о религиозном воодушевлении крестоносцев, заранее как бы вычеркивавших себя из списка живых. В соответствии с давней паломнической традицией, странствие в Святую Землю рассматривалось подавляющим большинством из них как лучшее и величайшее деяние во всей их жизни, подобное обретению потерянного рая; продолжать после этого земную жизнь становилось как бы “не обязательным”; считалось, что те, кто умирал (или погибал в бою с неверными) в ходе паломничества, наверняка войдут, как святые мученики, в Царствие Небесное.

Как упоминалось выше, немцы как таковые (не считая лотарингцев и бургундцев, также входивших в “Священную Римскую Империю германской нации”) до сих пор не сыграли значительной роли в Крестоносном движении. Единственное, в чем выражалась их ревность к делу распространения христианской веры, так это обращение в христианство язычников-славян на восточной границе Империи. Миссионерская деятельность, сочетавшаяся с военными походами на язычников, практиковалась немцами с начала XII в. на славянских землях Померании (Поморья) и Бранибора (Бранденбурга). Побудить немецких крестоносцев обратить свои взоры к Святой Земле удалось лишь Бернару Клервоскому, объехавшему со своими проповедями все германские земли. После возвращения Бернара во Францию его дело с успехом продолжал Адам Кельнский, аббат (настоятель) цистерцианского монастыря в Эбрахе, собрат Бернара по Ордену. На Рождество 1146 г. Бернар встретился на Шпейерском рейхстаге с королем германским Конрадом III (1138-1152), первым представителем династии Гогенштауфенов на троне Карла Великого. Аббат произнес на рейхстаге столь пламенную проповедь, что успех был обеспечен. Сам король Конрад и многие из вельмож его Империи “взяли крест” (то есть, обязались участвовать в крестовом походе). Немцы спустились по Дунаю, однако основная часть их войска до самой Святой Земли не дошла. Близ Дорилея, в Малой Азии, немецкая армия, попав в искусно расставленную сельджуками ловушку, подверглась почти поголовному истреблению. Удалось спастись бегством от сарацин только самому Конраду и десятой части его разгромленного войска. Среди немногих спасшихся был и епископ Оттон Фрейзингский; составленная Оттоном хроника этого завершившегося полной неудачей Крестового похода дошла до наших дней. Французскому войску, двинувшемуся в поход почти одновременно с немцами, была уготована столь же печальная судьба. В ходе боев с мусульманами в Палестине, в которых приняли активное участие Ордены тамплиеров и иоаннитов, рыцари-монахи также понесли тяжелые потери. Магистру Ордена Святого Иоанна не оставалось ничего другого, как попытаться получить помощь из Европы. В 1157 г. он объездил испанские королевства, Португалию и Францию, неустанно ища спонсоров, но, наряду с вопросами финансирования, не забывая и о пополнении сильно поредевших рядов иоаннитов новыми воинами Христовыми.