Бозон Хиггса
Шрифт:
— Whirlpools that grew out of the father's love, — перевел я.
— Да! Так их называли. История техники — увлекательнейшая вещь. Олег! — повел Вадим свой орлиный нос в мою сторону. — Вот ты писучий человек, давай с тобой напишем историю техники. «Занимательная техника»! Начнем с Архимеда, с Витрувия. Разбогатеем! Купим Анне Тихоновне шляпный магазин!
— Вы скажете, Вадим, — смеялась Анна Тихоновна. — Магазин! Я, кажется, не буржуйка.
Тут мой мобильник проснулся и сыграл «Минуты счастья».
— Ой, Олег! — услышал я высокий Катин голос. — Только что мне Адиль позвонил. Афанасий сбежал!
— Как это — сбежал?
— Ну, исчез! В неизвестном направлении. Ой, прямо не знаю, что и думать.
— Пусть об этом думает милиция, — говорю.
— А вы где сейчас? На водохранилище?
— Нет, дома сидим. Дождь у нас. С Сережей хочешь поговорить?
— Да, да, конечно.
Сережа, как обычно, на расспросы матери отвечал одним только словом.
— Нормально… да, нормально, — цедил он сквозь зубы, и выражение лица у него было соответствующее. — Нормально…
Странно, что известие о бегстве Афанасия Тимохина меня не очень удивило. То есть нет, не ожидал я такого поворота в ходе юридической жизни. Но мысль о причастности Афанасия к убийству Джамиля возникла у меня давно. Мерещилась знакомая с давних времен — наверное, из прошлой жизни — злобная улыбка, растянувшая тонкогубый рот чуть ли не от уха до уха…
Вероятно, задержание Горохова не оставило Афанасию другого выхода. Он, конечно, понимал, что после ареста Величко следствие подбирается к нему. И, если и Горохов расколется, то… В общем, скалолаз сделал свой выбор.
Куда он бежал? Хотелось бы знать это. Я понимал, нет, точно знал, что я у Афанасия «на очереди». Он не простит мне того, что я вычислил Величко. При первой же возможности он доберется до меня. Вдруг явилась странная мысль: а не убрался ли Афанасий в свою прежнюю жизнь — в конец пятнадцатого века… на кренящуюся под ударами волн палубу каравеллы… вернее, каракки, идущей к неведомым берегам… Вот и ладно — разойдемся во времени… А я, чтобы еще дальше разойтись, нырну в тринадцатый век… в славный град Китеж, чей колокольный звон я услышал… или это почудилось мне?..
Поистине, голова у меня устроена как-то иначе, чем у других людей. Не то чтобы по-дурацки устроена, но… одним словом, девиант.
Несколько дней прошли спокойно, при тихой и мягкой погоде. «Уж небо осенью дышало». Готовясь к осенней непогоде, солнце умерило свой жар, всё чаще скрывалось за облаками. Задували холодные утренники.
Сережа теперь вышагивал в простеньких босоножках, и маечка на нем была без затей. Он вел себя как пай-мальчик. По вечерам сидел дома, смотрел вместе с нами Олимпиаду, катившуюся
Отъезд мы назначили на тридцатое августа. Двадцать девятого в последний раз прикатили на мыс Маврикия. День был пасмурный. Водохранилище, взрыхленное ветром, лежало пред нами неприветливое, как бы предостерегающее от купанья. Я и сказал Сереже: «Сегодня купаться не будешь». Он, насупившись, и слова поперек не вымолвил. Сел под сосной, подобрал шишку, стал ковырять ее.
Вадим нырнул первым, но пробыл под водой недолго. Он вылез на плоскую скалу, стянул маску и, взглянув на манометр акваланга, сказал:
— Воздуху не больше чем на час.
Я и сам знал, что дыхательная смесь в баллонах подходит к концу, а зарядить их тут негде. Ладно, поныряю немного напоследок. Надев акваланг и закусив загубник, я пошел в воду.
Поверху волны ходят, а тут, в глубине, хорошо, покойно. И дно чистое, без мусорного безобразия. Я даже узнавал то место, над которым раза два уже проплывал. Вот древесные стволы, прикрытые илом. А вот понижение грунта, яма, наполненная тьмой. Ладно, пойду потихоньку обратно.
И тут моего слуха коснулся далекий, тихий-тихий детский голосок:
— Что-то мне тоснется, мамо…
Я застыл, пошевеливая руками и ластами, над черным провалом. Померещилось, наверное…
— Спи, донюшка, — донесся издалека женский голос. — Вот я тебя толстиной укрою.
— Мамо, а как же нам тут жити? — Чуть слышен был голос девочки, я весь ушел в слух. — Завыть водой залита… кругом вода…
— Зато нас Батый не зрит. Очеса ему залило.
— Пошто он хощет нас убити?
Слабый звук покрыл голоса — будто плеснула вода. А потом:
— …Не нашего роду-племени. И веры другой. Донька, ты ясти хощешь? Вот тюрю сделаю…
— Другой веры — так убивати надобно?
— Ты глуха еси? Рече, тюрю сделаю.
— Не хощу тюрю. Тупорва жили, про Батыя не слыхива. Откуда он приидоша?
— Аз не ведаю…
Я слушал, затаив дыхание, этот бесконечно далекий разговор, прерываемый слабым плеском — либо, может быть, гулом моей крови?
— Пошто тятя нейдет?
— Нейдет, понеже он кормщик на шняке… Сама ведаешь… Вниз по Волге поплыша…
Голос женщины прервался. Я опустился пониже, чтобы не упустить захвативший меня разговор. Обдало глубинным холодом. Опять заложило уши. А когда, судорожно глотая, я освободился от подводной глухоты, то сразу услышал:
— Не плачь, донька.
И плачущий детский голос:
— Не прииде тятя… Несть инако, мамо… Ты же затаила, не хощешь сказати… Батый тятю убил…
— Не плачь… не плачь, донюшка…
Плеск, плеск воды. Или кровь в ушах шумит?