Бозон Хиггса
Шрифт:
В цилиндрических магнитных доменах жёсткого диска информация записана в виде ориентации магнитных моментов. Для нас она нематериальна. Но вот некто выбирает файл «Олег Сахновский», жмёт кнопку «принт». Является распечатка — твёрдая материя. Или голограмма, если принтер топографический. Качество — высшее. А почему, собственно, высшее, а не «быстрое черновое»? Откуда мне знать, кто я — сраная, наспех выполненная копия Олега Сахновского или точная? Или улучшенная? Копия-супермен? Нет ответа. У Активной Информации не спросишь. Как и не спросишь — ЗАЧЕМ? Что всё это для неё? Изящный
А я кто такой, чтобы судить? Ведь всё просрали, всё прогадили! Вся планета в развалинах. Наигрались. И снова наиграемся, дай только шанс. Математически доказано, мля. Мене, текел, упарсин… И сейчас в Англии воскресают Холмс и Ватсон, и Оливер Твист, и Джен Эйр… А во Франции — д'Артаньян и три мушкетёра. И Ришелье.
Он расхохотался. Хороший мысленный эксперимент. Воскрешённый НАСТОЯЩИЙ Ришелье встречает Ришелье, придуманного Дюма. Ценного. С информационной плотностью в тысячи раз выше информационной плотности реального великого политика…
Он почувствовал чьё-то присутствие, обернулся. В отдалении, на крутом утёсе сидела она. Царевна-Лебедь. Гордая шея, белоснежные перья. Он пошёл к ней, его мотало из стороны в сторону, он не замечал этого, лишь бормотал: «Не улетай… подожди, не надо, не улетай…» Она ждала.
— Скажи мне, — он не узнал своего голоса, — прошу тебя, скажи мне хотя бы ты… скажи мне хоть что-нибудь, иначе я сойду с ума…
— Тыхоро-оши-ий, — пропела сигнус. — Ноты-ыменя-яуже-енелю-юби-ишь…
И полилась песня. В ней не было слов. Или он не мог их разобрать. В песне была печаль и тоска, и тоска перетекала в надежду, а надежда снова сменялась печалью, а затем голос крылатой певуньи возвышался, и вот уже угроза и гнев слышались в нём, и ярость и страсть… и снова тихая печаль и боль… и надежда.
«Не надо!» — хотел крикнуть он, но не смог. В груди толкнулся Зов. Близко, понял он. Совсем близко. Кацивели, нет, — Понизовка. Что делать?
Закат окрасил облака над морем в пурпур и золото. Что ж. Зов силён, но от этого не удержит. Есть выбор. Есть! В плазмогане Дитмара ещё мерцает индикатор заряда. В эллинге ждут три девушки. Или — информационные пакеты? Или — истиннолюди? Кто-то четвёртый вот-вот явится в мир.
Он поднёс плазмоган ко лбу.
В груди клокотал Зов, в глаза смотрела смерть, и сердце рвала печальная песнь Царевны-Лебедь.
Сигнусадеи…
Сигнус.
Деи.
Лебедь.
Бог.
Лебедь Божий…
У человека всегда есть выбор.
Наталья Лескова
Марсианин
Есть ли жизнь на Марсе?
Нет ли жизни на Марсе?
Науке это неизвестно.
Наука еще не в курсе дела.
Глава первая
Есть ли жизнь
— Я вас последний раз спрашиваю — чьё это художество? — Трынделка вышагивала по проходу, нависая над партами. — Советую признаться по-хорошему!
Я хмыкнул, развалился за партой, посмотрел на стенку, где по нежно-салатовой умиротворяющей краске кроваво-огненными буквами было написано:
Как у нашей у Трынделки Во-о-от такие буфера, В сладких грёзах о которых Не усну я до утра.«Художество» было моё, но признаваться я не собирался. Ещё чего.
— Что тут за улыбки? — Трынделка вперила в меня свои глазища. Того и гляди, сканирование начнёт. Это без допуска-то? А, пускай начинает — у меня мозги как надо прошиты. Только сканер себе обломает…
— Твоих рук дело! — шипит Трынделка, и глазами в меня — тыц-тыц. Ну, давай-давай! Посмотрим, кто кого.
— Кто это сделал? Ты? Я последний раз спра…
— Извините, но врать нехорошо.
— А! Кто сказал?!
Трынделка выпрямилась, словно арматуру проглотила. Я вздохнул с облегчением. А сканер у нее ничего… Вполне себе сканер. И откуда только такой взялся? Поднажми она немного, и первая линия защиты точно бы накрывалкой накрылась.
— Это я сказал, — поднялся над классом мальчик-одуванчик с третьего ряда. Белобрысенький, щупленький, глаза в кучку, чёлка по линейке подстрижена. Это что еще за забагованный? Новенький, что ли? Может быть… Учитывая, что в школу я захожу, когда совсем делать нечего, и только за тем, чтоб с Трынделкой поцапаться, ничего удивительного, что в классе всякие новенькие без моего ведома завелись.
— Это я сказал, — спокойно повторил новичок. — Пять минут назад вы утверждали, что задаете вопрос в последний раз. А теперь вы задаёте его снова. Значит, ваше заявление было ложным, а врать нехорошо.
Трынделка покраснела. Потом побледнела.
— Вон из класса! — Её узловатый палец уткнулся в новичка, а потом, описав окружность, указал на дверь. — И без опекуна в школе не появляйся! И ты, — она резко оборотила ко мне пылающий взгляд, — тоже вон! По тебе давно депрограммирование плачет! Куда только опекуны смотрят! Был бы ты под моей опекой…
— Вы действительно этого хотите? — Я поднялся, взглянул с высоты своих почти двух метров прямиком в разрез ее платья. — Или жаждете, чтоб я вас поопекал, а?
— Убирайся сейчас же! И без опекунов…
— В школу не приходи, — закончил я за нее и покинул класс.
Бедная-бедная Трынделка! Мне её иногда жалко — такая она злющая. И зачем только в социальную школу пошла? Сидела бы себе дома — мозг в Канал — да обучала бы нормальных детишек нормальным способом. Нет же, принесло её сюда, к нам — деткам избранным, усиленно социализируемым, тем, «кому в будущем суждено взять на себя тяжкую ношу управления человеческим ресурсом, бла-бла-бла…» Впрочем, хорошо что принесло — без нее тут была бы вообще скукотень полная, хоть вой, а так — всё разнообразие в жизни.