(Брак)ованные
Шрифт:
— Спасибо, что была со мной сегодня, — говорит тихо, но твердо, — и что не лезла в голову и дала все спокойно обдумать, — губы касаются виска, и я не сдерживаю усмешки. — Молчание тяжело далось? — угадывает ход моих мыслей.
— Очень, — соглашаюсь, не думая притворяться. — Ты ведь знаешь, что я ненавижу, когда что-то не находится под контролем. Я даже привычку готовить завела, потому что хотя бы в маленьких пределах могу четко управлять ситуацией, — меня пробивает на откровенность. И вроде бы говорить должен Мирослав, ему сейчас тяжелее, но не могу остановить поток слов. — А с тобой получается так, что все идет без моего участия: слив фото, осуждение в офисе, и мне приходится отпускать все, а это тяжело, я подобного
— Еще и я несговорчивый, — посмеивается Мирослав, поддерживая мои возмущения, но я уже заведена до такой степени, что соглашаюсь, не распознавая иронию в интонациях.
— Да! — сажусь вполоборота, прикрывая пеной грудь, но Евсееву добраться до нее наощупь это не мешает. — Потому что я хочу быть в курсе ситуации, а ты только хмуришься и… ах… — с силой втягиваю воздух, потому что Мир сжимает пальцами мой сосок. — Мы так не договорим.
— Договорим. Вернись, как сидела, — он разворачивает меня, снова укладывая спиной на свою грудь, но ласки не прекращает. — Ксюша, я не делюсь с тобой своими проблемами, потому что в состоянии решить их сам и потому что не привык обсуждать со своими женщинами дела, — набираю побольше воздуха в легкие, чтобы объяснить Евсееву, что сравнивать меня ни с кем не стоит, но он, ловко приподняв меня и усадив на свои ноги, прикусывает кожу на шее, вынуждая умерить пыл. — Я уже понял, что ты совершенно ни на кого не похожа и, по какой-то счастливой случайности, тебя интересую я целиком. Это мне очень льстит. Но такого формата отношений у меня никогда не было, я четко знал, что могу отдать и что получу взамен, — пальцы одной руки скользят по половым губам, а другой — сминают сосок, — разумеется, это касалось материальной сферы. Ты же орудуешь в другой. И я готов тебя в нее пустить, — он оставляет поцелуи на шее, мешая мне сосредоточиться. Снова испытывает, а я сегодня слабачка и легко сдаюсь, — но только если твои намерения такие же серьезные, как и мои.
— Намерения в отношении чего? — соображать все сложнее, особенно когда палец оказывается внутри меня.
— Нас. И меня, в частности.
— Ты правда думаешь, что я бы лезла к тебе в голову, если бы мне было плевать? — опускаю ладонь на его затылок и чувствую мурашки. — И что я бы переспала с тобой, если бы хотела просто развлечься? — он добавляет второй и ускоряет темп. Прикрываю глаза и сдерживаю стон, потому что нужно договорить. — Ты мне нравишься, Мир, как мужчина, а не только как босс. Как босс даже не очень нравишься, но, пожалуйста, давай уже закончим разговор, потому что я тебя хочу.
Он усмехается и резко встает, помогает подняться и мне, переставляет меня на пол, а затем выходит сам и обрушивается на мои губы поцелуем. Он не похож на все, что были до. В нем больше желания, больше дерзости и власти. Мирослав не давит, но явно ведет, а я поддаюсь, потому что невозможно не сдаться, невыносимо отбирать инициативу, когда он целует так пылко, дразнит языком мой и обводит губы.
Мир подхватывает меня на руки, вынуждая обвить ногами торс, и усаживает на стиральную машинку. Не хочу его отпускать, обнимаю плечи и прижимаюсь свой грудью к его. Рядом с Мирославом невозможно хорошо, он толкает нас обоих в безумство. И я чувствую, что поступаю правильно. Все идет так, как должно. Руки сжимают талию почти до боли, Евсеев прикусывает горло, спускается ниже, ласкает соски губами и языком, а после возвращается к ключицам, выпрямляется и, не разрывая зрительного контакта, медленным движением заполняет меня.
Выдыхаю в его рот, прикусываю нижнюю губу и усмехаюсь, потому что Мир не дает себя поцеловать: качает головой и отстраняется. Не позволяет мне отвлекаться, вынуждая чувствовать каждый толчок, мучительно плавное движение назад и такое же тягуче неторопливое вперед. Закатываю глаза, нахожу опору за спиной и двигаюсь, еще ближе к краю. Мирослав ускоряется,
Потому что мы словно дикари, не видевшие друг друга сотню лет: целуемся, рычим и сталкиваемся, сплетаемся всеми частями тела. Не довлея, не подчиняясь, а глаза в глаза, и от осознания внутри колотит, как от лихорадки. Мир тянет меня к себе, зарывается пальцами в волосы и целует бесконечно сладко. Обхватываю его талию и скольжу ладонями ниже. Сжимаю его ягодицы ладонями, подгоняя, и утыкаюсь лбом в его грудь, когда меня накрывает сумасшедше горячей волной. Дрожь пускается по телу, коленки трясутся, а в позвоночник словно запускают иголки, потому что спина так и норовит прогнуться. Миру требуется немного дольше, еще несколько движений, грубых и резких, и мы вместе проваливаемся в негу, выныривая только когда в дверь звонит курьер.
***
Две недели спустя
Мы привыкаем к новым реалиям. У Мирослава появляется больше обязанностей, у меня — еще больше работы. Мы кружимся, входим в привычный темп, добавляя к рядовым рабочим диалогам как бы случайные прикосновения, долгие взгляды и томные улыбки. Мир больше не давит, не напирает, и я наконец втягиваюсь в сумасшедший ритм, подстраиваясь под своего мужчину.
В том, что Мирослав действительно мой, убеждаюсь каждый день. Он не устает об этом напоминать утром, пока мы опаздываем на работу, и ночью размеренно и методично. В голову вбивает и под кожей высекает. И я даже почти не думаю о том, что в наших жизнях все пошло не по самому лучшему сценарию: босс и подчиненная, самый клишированный из всех возможных союзов, но мне плевать. Особенно когда Евсеев меня в очередной раз целует и многозначительно смотрит на каждого, кто осмеливается бросить на нас осуждающий взгляд. Да, он защищает меня, как дракон оберегает сокровище, и я нагло пользуюсь этой опекой.
Отдаю ровно столько же: стоически отбиваюсь от всех встреч и умасливаю начальников отделов, когда Мир срывается в больницу, потому что Яков Игнатьевич приходит в себя. Стараюсь подбодрить, когда сама же приношу с корреспонденцией вызов в суд. Поддерживаю, когда Оля после той ссоры в больнице уезжает в неизвестном направлении, забрав детей и оставив мужа, который выглядит не менее потерянным, чем все мы. И только Ева Игнатьевна сокрушенно качает головой. Она точно что-то знает, но сына посвящать во все подробности не спешит.
— Хорошего рабочего дня, — улыбаюсь, останавливаясь в приемной, настроение на удивление на высоте, несмотря на все наши проблемы, они сегодня кажутся особенно-решаемыми. Поправляю его галстук и разглаживаю воротник пиджака. У Мирослава, как всегда, день забит от и до, и это единственное время, в которое я могу себе позволить еще немного побыть наедине с ним.
— Хорошего дня, Ксюша, — замирает на несколько мгновений рядом, снова увлекая меня в плен шоколадного взгляда, а затем резко выпрямляется и идет в свой кабинет.
Выдыхаю расслабленно. Мне все еще непривычно осознавать, что мы по-настоящему вместе здесь, в офисе. Это легко на яхте и в его квартире, где нет лишних людей. А когда в любую секунду может зайти кто угодно, напряжение возрастает. И это не сомнение, в Мирославе вообще невозможно сомневаться, только грань между строгим боссом и страстным любовником с каждым днем стирается.
И пока я пытаюсь собрать себя в кучку, которой еще долго и усердно работать, Евсеев вдруг резко разворачивает меня и впивается в губы. Жестко, коротко и одуряюще приятно. Моментально растворяюсь в поцелуе и тянусь навстречу, но все заканчивается так же стремительно, как началось. Мирослав широко улыбается, наблюдая за моей рассеянной счастливостью, чмокает в кончик носа и довольно выдает: