Бракованная
Шрифт:
Когда она уходит, спрашиваю:
— Это ты меня спас? Как?
Говорю тихо, но отец разбирает слова.
— Сынок, нам просто удивительно повезло! Хорошая девочка помогла, горничная Эля, помнишь такую? Она постучала спросить, не нужно ли чего, потом зашла в номер, а там Семён истекает кровью. Позвонила в скорую, в полицию, не испугалась, умница.
Тут же вспоминаю, как дал этой Эле хорошие чаевые за то, что так старательно убрала номер и… ее имя походило на имя Снегирька, у меня мгновенно прошла ассоциация. Видно,
— Что с Семёном? — спрашиваю я, а на душе скребут кошки.
— Жив! — радостно кивает отец. — Порезали его знатно, но вкарабкивается. Очнулся в тот же день, попросил медсестру со мной связаться. А мне удалось связаться с местной полицией, найти нужных людей. Рассказал им, что к чему, кого надо искать, а те сумели выследить Ванштейна. Кстати, его и подельника, который выпустил в тебя пулю, полицейские застрелили. Кретины начали в них палить, представляешь? Хорошо, что всё быстро закончилось, успели вызвать скорую, привезли тебя в больницу и почти сразу на операционный стол…
— Почему… — хриплю я сквозь сухость в горле. — Почему так странно себя чувствую?
— Ты под обезболивающими, сынок. Главное, не двигайся, тебя специально держали спящим, чтобы сам себе не навредил. Ты пережил две сложные операции, но теперь идешь на поправку, это самое главное… Еще бы чуть-чуть, еще пара сантиметров, и всё…
— Получается, сердце цело?
— Цело, сынок! — заверяет отец. — Еще как цело, ты проживешь долгую счастливую жизнь…
Это вряд ли. Без Эвы очень вряд ли.
Как только образ жены всплывает в мозгу, сразу вспоминается ее уход, и не тот, который привиделся, а настоящий.. Ее требование о разводе, наша кошмарная последняя встреча — всё сразу, оптом, в мельчайших деталях. Это мне не привиделось, к сожалению.
Очень хочу с ней поговорить, да что там, даже просто увидеть одним глазком, за руку подержать — вообще роскошь. Вдруг она здесь? Ведь людей в больницах принято навещать…
— Эва здесь? — спрашиваю с надрывом.
Он качает головой, и мне становится ужасно грустно. Не пришла… Удивительно! Моя жена — добрая, ласковая душа, конечно, явилась бы в больницу даже несмотря на развод. Может быть, приходила, пока я спал?
— А где Эва? Ты же сообщил ей, что я в больнице? Она приходила?
Отец делает паузу, потом качает головой и выдает:
— Она не придет, сынок… Тварь и есть тварь, пора тебе ее забыть…
— Не называй ее так, — шиплю зло. — Ты сказал ей, что меня ранили?
— Она не придет, смирись! Имей гордость, наконец! Паршивую овцу из семьи надо гнать взашей, еще спасибо скажи, что не явилась нервы трепать. Она даже посланные тобой вещи вернула обратно.
Я морщусь от резкой боли в области сердца. Спорить сил нет, их вообще ни на что нет, разом кончились.
— Эй, что-то ты побледнел! — беспокоится отец. — Скажу, чтобы тебе вкололи еще болеутоляющего…
—
Глава 49. Странная медсестра
Через два дня:
Вторник, 10 мая 2022 года
12:00
Лев
Плыву на очередном облаке и диву даюсь, как я раньше жил без обезболивающих. С ними мозг становится мягким, мысли текут в странном направлении.
Я в полудреме, в своей палате. Почти сплю… и в то же время чувствую, что в комнату кто-то входит. Открываю глаза и замечаю какую-то незнакомую медсестру.
Медсестра и медсестра, снова закрываю глаза, жду, пока уйдет, чтобы снова нырнуть в свой любимый сон, где есть Эва и Веста. Я к ним хочу, когда бодрствую — меня всё время к ним тянет, поэтому бодрствую я недолго.
Медсестра проверяет аппарат, контролирующий показатели моего сердца. Потом поправляет мне подушку и… вдруг скользит губами по моей щеке.
— Какого… — Я открываю глаза, собираюсь выругаться матом и отчего-то замолкаю на полуслове.
— Извини, думала, ты спишь… — тянет женщина сдавленным голосом.
Не убегает, становится возле моей кровати, переминается с ноги на ногу, словно ей жутко неловко. Она в возрасте — лет пятьдесят, а то и больше, волосы спрятала под белую медсестринскую шапочку, лицо приятное, круглое, смутно знакомое, особенно глаза. Большие, карие, обрамленные густыми ресницами, края чуть опущены… Черт, я ведь знаю эти глаза, вижу их каждый день, когда смотрюсь в зеркало, мои глаза…
У нее мои глаза.
— Мама… — тихо шепчу.
Я слишком давно не произносил это слово. Оно будто разъедает губы. Чуждо мне. В моей жизни мамы нет, она — призрак далекого прошлого.
— Да, мой сыночек, да, мое солнышко… — говорит она дрожащим голосом.
Смотрю на нее внимательнее и вижу, что трясется не только голос — руки, губы, вся она.
— Зачем ты пришла… — шиплю ядовитым тоном.
— Ну как я могла не прийти… Тебя же ранили, ты же тут почти… — она замолкает, резко закашливается, и выдает почти нормальным голосом: — Владислав писал, тебе нужна была кровь для переливания. Потом кровь нашли, он дал отбой, но я всё равно приехала, не могла не приехать…
— Тебе писал отец?! Куда?
— Много лет назад, когда ты был еще подростком, я оставила ему свой е-мейл, так, на всякий случай… сохранил.
— Не верю… — смотрю на нее прищурившись.
Отец ненавидит ее всеми фибрами души. Должен был вконец отчаяться, чтобы решиться на такой шаг, но я-то выжил, со мной всё хорошо.
— А почему мне нельзя написать? Я же твоя мама… — стонет она.
Не понимает? Или считает, что ничего плохого не сделала?
— Ты предательница! Ты нас бросила… ты…
И тут я громко закашливаюсь. Кашлять больно... Мне многое теперь больно, и я морщусь, сжимаю кулаки.