Бракованные
Шрифт:
Я не хочу сейчас смотреть в его лицо, не хочу видеть взгляд. Все, чего мне по-настоящему хочется – любоваться и рассматривать, запоминать. Каждый штрих, малейшую деталь. Загрузить в себя, сложить в сундук памяти.
Но когда Мирослав тянет меня на себя, на колени свои усаживает, от неожиданности и волнения чуть не прокусываю губу до крови. Мир обхватывает мое лицо ладонями, гладит, касается, отдает мне мои же прикосновения, делится своей энергией. Он фиксирует мою голову и все-таки заставляет в глаза свои посмотреть, увидеть, что творится на дне его изменчивого взгляда.
–
– Ты сейчас похож на ребенка, который наконец-то нашел свою копилку.
– Арина, я вспомнил! – повторяет, словно я могла с первого раза не расслышать. – Тебя вспомнил.
– Я не понимаю. В каком смысле? Когда ты успел меня забыть?
– Пять лет назад, – на губах мальчишеская наглая улыбка, но глаза остаются абсолютно серьезными, только снова цвет меняют, темнеют стремительно. – А сегодня утром вспомнил.
На мгновения я теряю дар речи. В его словах – правда, которую я никак не могла найти внутри себя. Не получалось докопаться до ответа, не выходило сложить пазл – все время не хватало какой-то детали. Но Мирослав так смотрит на меня, и его глаза… мамочки, это ведь те же самые глаза. Не только голос! Это он – тот парень, благодаря которому я не оказалась по ту сторону жизни. Человек, спасший меня когда-то – вот он, сидит, напротив. Мирослав смотрит на меня, и я снова возвращаюсь всем своим существом в тот самый страшный в моей короткой жизни день. Вспоминаю. И впервые мне не больно. С Мирославом мне не больно. И кажется, я любила его все эти годы. Вот только сейчас это окончательно поняла. Во мне еще остался миллион вопросов. Вопросов, на которые мне нужно услышать ответ, иначе лопну.
– Это же был ты, да? Тогда, на дороге. Ты вызвал скорую?
Кивает и ресницы опускает, и они красивым веером накрывают темноту взгляда. Я тянусь к Миру губами, целую в уголок рта, и щетина колет мои шрамы, которые рядом с этим невероятным парнем становятся слишком чувствительными. Вдруг вспоминаю кое-что, что столько лет покоя не давало:
– Кстати, а ты не в курсе, где моя скрипка? – хмурюсь, кончик носа тру, а Мир медленно кивает.
– Знаю. Она у меня.
– Зачем ты ее забрал?
– Случайно вышло. Но не придумывай себе романтическую фигню, я не рыдал над ней пять лет кряду, – смеется, шутник. – Просто тогда уехала скорая, все закончилось, а скрипка осталась. Разбитая… эй, все нормально?
Мир большими пальцами вытирает что-то с моей щеки, а я только сейчас понимаю, что плачу.
– Нет, ничего… я просто… не знаю. Накатило что-то вдруг.
Мирослав укладывает меня на свою грудь, и мое пальто трется о его голую кожу. Мы полные противоположности, но, возможно – только возможно! – мы не зря встретились.
– Все прошло, крошка. Все закончилось. И дальше будет только лучше.
– Но я никогда не смогу играть на скрипке так, как мне хотелось, – всхлипываю, шумно втягиваю носом воздух. – Не поступлю в консерваторию, не буду выступать на лучших сценах мира, не войду первой скрипкой в состав оркестра Метрополитен Опера. Ничего этого не будет.
– Значит, будет что-то другое, – Мир целует мою макушку и крепче к груди своей прижимает. – На смену одной мечте всегда приходит
– Ты знаешь, что ты очень мудрый? Откуда это в тебе?
– О, крошка, ты еще так мало обо мне знаешь, – сверкает улыбкой, но вдруг мрачнеет. – Кстати, я должен тебе признаться кое в чем. Это серьезно.
– У тебя есть жена и дети? – притворно пугаюсь, рот рукой закрываю. – Что-то должно встать между нами. Как в любовных романах: коварные бывшие, непримиримые родители – вот это вот все.
Мир мрачнеет еще больше, а я выпутываюсь из его хватки и перетекаю на соседнее сиденье, поправляю одежду. Во мне все еще слишком много радости после того, как я поняла – это Мирослав тогда меня спас, это его голос я слышала. Судьба вернула мне его, и я не знаю, что должно сейчас случиться, чтобы я разочаровалась. Но на лице Мирослава снова каменная маска, и желваки гуляют под кожей.
– У меня проблемы с контролем гнева, – заявляет и смотрит на меня чуть ли не с вызовом.
Мозг лихорадочно обрабатывает информацию, но после избиения Пашки откровение Мирослава не кажется чем-то неожиданным.
– Эм… то есть ты можешь взорваться без причины и оторвать мне голову?
– Тебе я никогда ничего не оторву, даже если будешь настаивать.
– То есть Пашу ты побил тоже поэтому?
– Пашу я побил, потому что он козел, которому давно нужно было ноги переломать. Это было не спонтанное решение, просто я принимаю их быстро.
– Тогда… тогда ты крушишь мебель? Что еще делаешь? Материшь старушек, которые посмели наступить тебе на ногу? Лупишь чужих детей? Мучаешь плачущих котят, потому что спать мешают? От любого косого взгляда взрываешься?
Мир смотрит на меня, но снова отворачивается.
– У меня есть триггеры, и, если на них наступить, я срываюсь с катушек.
– Это что-то личное?
– Очень, – кивает, а я понимаю, что ступила на шаткий мостик. – Я пока не готов об этом говорить, но тебя это не касается. Это не касается любого, кто входит в мой ближний круг.
– Тогда чего мне нужно бояться? Того, что ты разобьешь кому-то голову и тебя упекут в тюрьму? Вот это да, это страшно. Пашка только чудом ментам не настучал.
Угрожаю Мирославу пальцем, а он улыбается, только очень грустно.
– Вот, ты опять включила режим «спаси Овчинникова от тюрьмы». Да ничего он мне бы не сделал, он боится меня до усрачки.
– Ладно, проехали… есть что-то еще?
– Есть, – Мир тянется за пачкой сигарет, но так и не берет ее в руки. – Ты же знаешь, что я перевелся в ваш вуз совсем недавно? Но о причине я не распространяюсь, знают только мои близкие друзья и родители.
Молчим, и снова переплетаю наши пальцы. Так, кажется, всем будет легче: Миру – сознаваться, мне – принимать правду.
– Ну, сейчас ты мне больше, чем друг, потому слушай и не жалуйся, – на его губах появляется горькая усмешка, и он все-таки берет сигареты, порывистым жестом достает одну, обхватывает фильтр зубами, и через секунду салон наполняется горьким дымом. – Я встречался с одной девушкой. Ну как встречался? Спали. Не красней, мальчики с девочками порой спят.
– Ой, дурак ты.