Бракованные
Шрифт:
Мирослав сидит, опустив голову и упираясь локтями в колени. На нем та же одежда, что и вчера, только на плечи накинута кожаная куртка. Он смотрит на листья под ногами, запускает руки в волосы, ерошит их, портит и без того беспорядочную прическу и, кажется, ни на что внимания не обращает. Между нами всего несколько шагов, но Мирослав в этот момент будто бы совершенно один во всей огромной Вселенной. Первый позыв – развернуться и уйти. Найти другое место или вовсе отправиться домой, но в голове всплывают все беседы с психологом, наставления сестры, воспоминания о пяти годах моей бесконечной борьбы с собой и своими страхами. Я не должна бояться людей. Они могут думать обо мне и моей внешности, что угодно, но я
Я просто подойду к Мирославу и поздороваюсь. В этом нет ничего сложного, это нетрудно. В конце концов, мы учимся в одном вузе, Мирослав – частый гость в «Ирландии», и нет ни одной причины, чтобы убегать. Это просто Мирослав Овчинников, который не представляет для меня никакой угрозы. Он, скорее всего, вообще меня в упор не замечает – я для него девочка, торчащая вечерами за высокой барной стойкой, разливающая по бокалам пиво и коктейли.
Но вчера он смотрел на меня открыто, не пряча взгляд, не скрываясь за неловкой сочувствующей улыбкой, не морщил нос, а в глазах не было брезгливости, и я чувствую… благодарность. На диалог с самой собой уходит не больше минуты. Решившись, я делаю шаг вперед, крепко цепляюсь внезапно замерзшими пальцами в кофейный стакан, а Мирослав наконец понимает, что давно в сквере не один. Поворачивается в мою сторону и его равнодушный взгляд безошибочно утыкается в мою одинокую фигуру на фоне разноцветных листьев. Почти пастораль или кадр из андеграундной мелодрамы, где почти нет диалогов, а лишь долгие взгляды и красивая музыка. Вот только у героев таких фильмов обычно нет синяков на лице, а вот у Мирослава скоро будет – вон, на скуле алеет след от чьего-то кулака. Может, ну его нафиг? Может, лучше домой?
– Привет, – говорю вместо попытки убежать, а Мирослав щурится, словно узнать меня пытается. И такой глупой кажется идея подойти к нему, потому что по всему видно: ему плевать на мои вежливые приветствия, у него своих проблем хватает. – Ты, кстати, лавочку мою занял.
– Твою? – спрашивает, и в звенящей тишине осеннего утра все звуки кажутся громче.
– Угу, – киваю и снова делаю шаг, а ощущение, что подбираюсь к клетке дикого зверя. – А еще у тебя кровь запеклась. На губе… и на костяшках пальцев.
Я, наверное, кажусь ему сумасшедшей, когда подхожу вплотную. Во всегда равнодушном взгляде мелькает что-то очень похожее на удивление. Да-да, иногда я умею выбивать людей из колеи. Мирослав расставляет шире ноги, я оказываюсь между ними, но это не кажется чем-то пошлым или рискованным. Мы просто двое незнакомцев, случайно встретившихся в крошечном скверике. И кому-то из нас тут явно нужна помощь. Стараюсь не думать, откуда у Мирослава эти травмы, если еще несколько часов назад он был абсолютно невредим, но по себе знаю – людям не очень нравится, когда пытаются влезть под шкуру.
– Подержи, – прошу и все-таки всовываю в руки Мирослава свои покупки: стакан с кофе и пакет с выпечкой. – Если хочешь пончик, возьми. Голодный? Бери, там много, но вафли не трогай, они для сестры.
Я молочу языком без умолку и копаюсь в сумке – ищу влажные салфетки, антисептик и пластырь.
– Нужно обработать твои раны, а то еще заразу занесешь.
Мирослав качает головой, пытается увернуться, но все-таки сдается, а я смачиваю мягкую салфетку антисептиком и касаюсь уголка его разбитых губ. И только в этот момент понимаю: я впервые при виде крови не возвращаюсь мыслями в тот день. Чудеса.
Мирослав шипит, когда проспиртованная салфетка касается его кожи. Морщится, но не дергается и отстраниться не пытается. Терпеливо ждет, когда я закончу.
– Больно? – спрашиваю, но Мир лишь головой резко дергает, а я продолжаю.
Кровь оставляет багряный след на салфетке, но я стараюсь несильно вглядываться. Вдруг тошнота
– Неплохо тебя разукрасили, – хмыкаю, а в тишине сквера слышится лишь учащенное дыхание Мирослава да шелест пакета с выпечкой, в который он вцепился, будто клещ. Кожа на костяшках вокруг ссадин белеет, когда протираю их новой салфеткой.
У Мирослава очень красивые руки: широкая ладонь, длинные пальцы, канаты вен под смуглой кожей текут вверх к запястью, переплетаются. Я не позволяю себе любоваться ими слишком долго, хотя безумно хочется рассмотреть узор татуировки – что-то причудливое, похожее на древние письмена на незнакомом языке или руны.
– Хорошо бы перебинтовать.
Снова Мирослав качает головой, хмурится, языком цокает, будто не понимает, что раны лучше обработать не только антисептиком. Сейчас я согласна с Катей: мужчины – сущие дети.
– Аптека рядом, – взмахиваю рукой в сторону выхода из сквера, где за поворотом действительно есть здание с красным крестом на вывеске. – Ладно-ладно, не настаиваю. Я уже почти все, потерпи еще немного.
Я до такой степени сосредоточена на оказании первой помощи, что перед собой ничего почти не вижу. Кажется, еще немного и язык высуну, стану похожей на первоклашку, выводящую в прописях крючки и палочки. Наверное, делаю глупости сейчас, но раз не смогла пройти мимо, нужно довести дело до конца. Когда заклеиваю пластырем ссадину на лбу, и моя «работа» закончена, вдруг замечаю, какие интересные глаза у Мирослава. Они были все время в десятке сантиметров от меня, но я только сейчас увидела необычный оттенок радужки: синева, зелень и болотного оттенка прожилки у зрачка. Сминаю в руке окровавленные салфетки, неловко пытаюсь запихнуть в сумку, но Мир перехватывает мое запястье и слегка сжимает. Не до боли, а до легкого покалывания на кончиках пальцев. Облизывает губы, проводит большим пальцем вверх по тонкой коже и, добравшись до ладони, нажимает у ее основания какую-то точку.
– Ой, – вскрикиваю и разжимаю ладонь, а Мирослав хмыкает, забирает у меня салфетки и, не глядя, выбрасывает их в соседнюю урну.
– Спасибо за помощь, – говорит хриплым голосом, а у меня при его звуках странная волна проходит по телу, задевает каждую клеточку.
Приходится отступить, потому что вдруг становится очень неловко, но Мирослав раскрывает пакет, заглядывает внутрь и достает один пончик. Смотрит на него удивленно, после переводит на меня вопросительный взгляд, будто разрешения спрашивает, а я медленно киваю. Это очень странно, честное слово. Будто меня засосало в какую-то другую реальность, в которой даже время течет по-другому. У Мирослава такой взгляд… немного холодный, пытливый, сосредоточенный – он удерживает и не дает отвернуться, хотя мне очень хочется.
Он смотрит на меня, как тогда, в баре. Без тени отвращения, без намека на брезгливость. Словно не видит всего, что печатью лежит на моем лице, что отличает от других, делает особенной не в самом лучшем смысле слова. Мирослав впивается белыми крепкими зубами в пончик и ставит рядом с собой на лавочку пакет и стакан с кофе. Выбор дает: подойти и забрать или сбежать, как последней трусихе.
И я делаю шаг вперед, а Мир усмехается уголком губ. Словно знал, что я смелая. Будто бы ожидал, что именно так и поступлю. Кофе немного остыл, но я пью его жадными глотками, совсем не чувствуя вкуса. Мир доедает пончик, а я стою рядом всего в нескольких сантиметрах от его колена, и Мирослав – наверняка специально – чуть шире раздвигает ноги, задевает мое бедро.