Брат и благодетель
Шрифт:
Но он был близким отцу человеком, отец даже обнимал его при встрече, это не могло быть правдой, Таня часто думала, что люди Бог знает из чего состоят и она сама тоже никак не выгонит гадливого воспоминания о своем доценте и всей этой истории, она теперь тоже часть ее, и тут надо либо перестать быть брезгливой, либо жить очень осторожно, не вляпаться с разгону в какую-нибудь грязь.
– Ничего не знаешь, - говорил отец.
– Он классик, так уже не пишет никто, он - сама культура, никому уже не нужная, полузадушенная, едва попискивающая, но еще живая, вы с мамой ничего
– Что, от меня плохо пахнет?!
– разгневалась Таня.
– Почему он ко мне пристает?
– Ты - душистенькая, симпатичная, он просто причастным быть хочет ко всему, что мне принадлежит, понимаешь? У него собственной жизни нет, вот он и распоряжается.
– Тесно живете, - сказал курносый после долгого кружения по комнатам. Как в свинарнике. Я бы не выдержал.
– Тесней, чем в бараке!
– засмеялся Игорь - Это ты угадал, с женой и дочкой выходим на улицу разговаривать.
– А ты таинственные разговоры не веди, - сказал курносый.
– Не придется от людей прятаться.
– Я просто соскучился, - сказал Игорь.
– А тут все проблемы и проблемы.
– Ты на работу наниматься ходил?
– спросил курносый.
– Нет для меня работы. Режиссеры такие, как я, не нужны, безответственный я для них очень, даже одеваться по-другому стали, все в хороших костюмах, озабоченные, дипломаты просто. Ты мне можешь объяснить, что происходит?
– Позакрывают вас всех, - сказал курносый.
– И правильно сделают, ты еще о своей бригаде имени тов. Фирина тосковать будешь.
И Таня дала себе слово навсегда, на всю жизнь, ненавидеть курносого, даже если ему будет очень плохо и он жаловаться придет, даже если его жизнь в порошок раздавит, никогда, никогда не прощать ему этой странной дружбы с отцом, этого пустого доброжелательства, когда ты сколько угодно можешь называть себя другом, им ни капельки не являясь.
– Закурить у тебя есть?
– спросил курносый.
– Ты же не куришь!
– удивился Игорь.
– Научился, - сказал курносый.
– Нет у нас ничего, - сказала Таня.
– А та коробка, якобы от Миши? Тут, брат, такая история, мне срок надбавить хотели, а мои догадались, представляешь, приходит к нам тип с портфелем...
– Нет никаких сигарет, - вмешалась Таня.
– Как нет?
– возмутился курносый.
– Он же говорит, должны быть.
– А вот нет, - сказала Таня.
– У тебя очень грубые и невоспитанные дети, - сказал курносый о Тане во множественном числе.
– Я пойду, а об этом человеке с портфелем ты мне как-нибудь в другой раз расскажешь.
– Не уходи, - сказал Игорь.
– Стихи почитай. Я по тебе соскучился.
– А я - нет, - сказал курносый и ушел.
– Что ты выдумываешь?
– спросил у Тани Игорь.
– Куда ты спрятала сигареты? Я бы ему все объяснил, он бы все понял.
– А не надо ему ничего понимать, - сказала Таня.
– Папка, папка, это ты ничего до сих пор не понял.
40
Надо было вмешаться, остановить, но Наташа не успела, - в этом доме не было опыта выяснения отношений, здесь привыкли нормально говорить и не обижать друг друга.
– Мой сын батрачил на вас все эти годы, пока вы отсиживались в лагерях!
– кричала Вера Гавриловна.
– Вы что, не можете потерпеть! Я не спрашивала в Петрограде, на сколько вы к нам приехали, Игорь! Я принимала вас, как сына. И Леня любил вас. Правда, Леня, ты любил этого человека?
Застигнутый врасплох ее криком, не успевший понять, что произошло, что послышалось Вере Гавриловне, Леня сидел, беззвучно шевеля губами, умоляюще переводя взгляд то на жену, то на Игоря, он всегда верил в волшебную силу Игоря все изменить, все исправить.
Жизнь наладилась, Игорь вернулся, и вдруг какая-то случайная фраза, если она вообще была - и Вера Гавриловна, будто ждала такой подсказки, не выдержала, взорвалась, стала кричать о ненависти к ней всех домашних, о вероломстве и предательстве.
– Сколько сделал для вас мой сын! Посмотрел бы он для кого старался! кричала Вера Гавриловна.
– Если бы вы знали, в каком он сейчас положении! Мы щадили вас с Леней, мы не говорили, что его бросила Нина, она приезжала к нам в Петроград, хотела откупиться золотом и призналась, что оставила его одного в Америке!
– Мишу? Почему вы нам ничего не говорили?
– заплакала Наташа.
– Почему вы кричите мама, Игорь вас любит!
– Эти советские поганцы никого не любят!
– торжественно сказала Вера Гавриловна.
– Разваливается семья! Я еще в Тифлисе почувствовала и потому покинула собственный дом.
– Вера Гавриловна произнесла это так твердо, будто сама хотела поверить в то, что говорит.
"Это потому, - промелькнуло в сознании Игоря, - что я заставил их думать, что мне все нипочем".
С ним ничего не происходит - вот что он внушает окружающим; с ним ничего не может произойти.
"Я плод собственной фантазии, - подумал Игорь.
– А так меня просто нет".
Он посмотрел на дочь, это было его дитя, но и она не знала сейчас, как себя вести, жалела, а подойти боялась.
– А, черт!
– сказал Игорь.
– Черт тянул меня за язык!
Наташа старалась не смотреть на него, зная, что он будет искать упрек в ее глазах, потому что винит только себя и уже не рад, что ввязался, но он не виноват, что они знают о нем и его жизни на канале, почему он должен говорить шепотом в собственном доме, прислушиваясь в постели к чужой жизни, к чужим страстям? Она знала, что теперь в его памяти навсегда останется разъяренное лицо, сжатые в кулаки ладони, чужой тяжелый голос, она хотела броситься, защитить, но было уже поздно, Вера Гавриловна пустилась во все тяжкие: