Брат мой, ящер
Шрифт:
Жалко, безумно жалко было пятисот тридцати тысяч долларов. До слез было жалко, сотню к сотне собирал… Но зона… За хранение и сбыт наркотиков схлопочет он изрядно… Будь он проклят, братец его, приполз сюда, пользуясь его положением, деньги из банка вынюхал, шакал ленивый… Сколько же ему будет, когда выйдет из заключения, лет пятьдесят? Без копейки, без семьи, без профессии… Если вообще выйдет. Слышал, слышал он, как живется на зоне…
Ничего не поделаешь. Умар потер свою редкую спутанную бородку, обвел глазами присутствующих. Все смотрели на него. Конечно, интересно посмотреть, как человек расстается с кровными… Но ничего не поделаешь. Аллах велик
— Ладно, берите деньги на свой фонд или что вы там затеяли. Можете не считать, там в пакете ровно пятьсот тридцать тысяч долларов. Сто раз пересчитывал…
— Анатолий Иванович, — повернулся ангел к подполковнику, — я думаю, что вы не откажитесь быть соучредителем нового фонда и подскажете коллегам, как все это оформить юридически. Я имею в виду и сам фонд, и эти деньги. Вы согласны?
— Согласен, только…
— Что?
— Я не знаю, как теперь к вам обращаться. Назвать ангела на ты язык не поворачивается.
— Мы не формалисты. Называйте меня по-прежнему Сергеем. Скажу вам даже больше — мне приятно ваше доверие и ваша дружба. — Ангел повернулся к Ирине Сергеевне: — А вы согласны, дорогая Ирина Сергеевна?
— Согласна, Габриэль.
— А как вы, Захар Андреевич?
— Еще бы! Мне вообще кажется, что с того момента, когда Ирина Сергеевна фактически вернула меня к жизни, я живу в счастливом сне.
— Ну и прекрасно, друзья мои. Больше с вами я, к сожалению, не увижусь, нас с Антоном ждут другие задания. Не бойтесь, что братья вдруг передумают и с криком набросятся на вас, чтобы вернуть деньги. Я поставил блок в их головах, и даже при всем желании они этого сделать не смогут.
Позвольте мне поблагодарить вас и пожелать вам, чтобы вы оставались такими же хорошими людьми, какими я вас знал. Для этого ведь не нужно особых подвигов. Я почему-то вспомнил сейчас древнюю еврейскую притчу. Она очень коротка, и я надеюсь, вы разрешите пересказать вам ее. Два человека собрались идти через пустыню к далекому оазису. Каждый запасся бурдюком с водой, которой должно было хватить на все дни путешествия. Но через несколько дней один из путников вдруг хватился, что его бурдюк незаметно прохудился, и стал практически пуст. Оставшейся в целом бурдюке воды на обоих путников не хватит ни для того, чтобы добраться до оазиса, ни для того, чтобы вернуться. Что нужно было делать человеку с целым бурдюком? У него было три выбора: разделить воду с попутчиком и погибнуть вместе. Оставить воду себе, с печалью обнять несчастного, и идти своим путем. Или отдать свою воду другому и умереть от жажды самому. Еврейские мудрецы решили: если человек с водой обычный человек, он может с чистой совестью идти своим путем. Он не совершает при этом никакого предательства, никакого греха, так уж сложились обстоятельства. Если же человек с водой цадик, то есть человек святой души, он разделит воду с попутчиком, и они оба погибнут от жажды. И, наконец, если человек с водой в душе ангел — он отдаст свою воду товарищу, чтобы он спасся.
Не заставляйте себя совершать подвиги, будьте просто людьми, и это будет угодно моему Господину. Цадиков мало, ангелов еще меньше. Будьте просто людьми с добрыми сердцами. И такие среди вас есть. Именно с ними мне грустно расставаться. Прощайте.
Только что стояли в комнате два рослых парня в камуфляже — и вот нет их, словно никогда они здесь и не были. Только мгновение еще слышалось тихое эхо от последнего слова: «айте…»
Глава 22.
— Ирина Сергеевна, — сказал Иван Иванович, — спасибо за то, что вы пришли на этот ужин в то же самое «Палермо», где мы с вами уже дважды встречались.
— Это вам спасибо. Бог с ней с этой икрой, с моцареллой и спагетти болоньезе. Я даже не замечаю, что я ем, хотя все чертовски вкусно… простите, я, наверное, не должна при вас употреблять имя черта…
— Отчего же, друг мой. Черт, дьявол, Люцифер, неважно, как его зовут, это мой ближайший родственник, хотя, как вы легко догадаетесь, мы далеко не всегда довольны друг другом. — Иван Иванович улыбнулся и выразительно пожал плечами. — Помните, я вам рассказывал о так называемом рептильном комплексе, спинном мозге — самой древней частью мозга человека?
— Конечно.
— Так вот, черт и ангел очень часто обитают в одной голове, сантиметрах в десяти-пятнадцати друг от друга. Черт сидит в спинном мозгу, — ангел — в коре больших полушарий. И весь прогресс рода человеческого, равно как и частый, к сожалению, регресс умещается все в те же несколько ничтожных сантиметров. Простите меня за философствование, но мне просто хочется как можно дольше продлить удовольствие от ужина с вами.
— Иван Иванович, я даже не знаю, как ответить вам…
— А вы не сдерживайтесь, со мной можно и должно быть откровенной.
Ирина Сергеевна посмотрела на Ивана Ивановича, на его спокойное и доброжелательное лицо, и почувствовала, как на глазах у нее неожиданно навернулись слезы. Как сказать этому… человеку? Ангелу? Богу? Как объяснить ему, что он чудесным образом перевернул ее жизнь. И не только потому, что одарил ее возможностью исцелять и даже спасать больных. Благодаря нему она стала добрее, мудрее, горизонт отступил от нее далеко вперед, и мир стал больше и ярче. Она вздохнула счастливо и прерывисто, как ребенок.
— Иван Иванович, я ведь так и не знаю, кто вы, но все равно я вас… — она набралась мужества и твердо продолжила: — люблю.
— Спасибо, Ирина Сергеевна. Ваши слова не просто греют меня, не просто дают мне новые силы, они продлевают мою жизнь. А насчет того, кто я — пусть это останется маленькой недоговоркой, хотя, как я понимаю, в своем сердце вы уже давно догадались. Что же касается моего физического обличья, то его, увы, просто не существует. Для нашего ужина я выбрал этот итальянский костюм, небольшое брюшко преуспевающего бизнесмена, который уже который год дает себе слово со следующего понедельника заняться физическими упражнениями, и физиономию профессора, только что получившего солидный грант…
— Почему грант?
— У российского профессора без гранта спокойной доброжелательности в лице не будет. Скорее, наоборот… — Они оба рассмеялись. — С таким же успехом я мог прийти в виде индийского сикха или, скажем, английского лорда. Единственное, что я не мог позволить себе, — появиться здесь в своем обычном виде.
— Но почему?
— Да потому что мой обычный вид — это пустота, ничто. А сидеть за столиком с пустотой, да еще вести с ней оживленную беседу, согласитесь, и странновато и даже подозрительно. Древние иудеи, придумавшие себе бога, больше всего боялись наделить его некими физическими чертами, чтобы он не превратился в обычного идола. Отсюда и строжайший запрет на его изображения. И даже на горе Синай, когда бог давал вышедшим из египетского плена евреям Закон, он встречался только с их вождем Моше, а для других он проявлял себя только в виде грома и пламени.