Брат Посвященный
Шрифт:
Стая морских птиц вспорхнула с носа корабля и рассыпалась над водой. Суйюн отогнал прочь воспоминания, опасаясь, что они нарушат подобающую монаху смиренность, и перевел взгляд на облака, которые бежали в небе, закрывая луну.
Сейчас он снова плывет в империю, на этот раз — чтобы поступить на службу к человеку, которого брат Сатакэ охарактеризовал так: «… бесконечно сложная натура, полная неожиданностей, как третий ход в игре ги-и». Описание подошло бы для всех предков Сёнто на протяжении многих веков, еще с тех старинных дней, когда впервые возник Дом Сасэй-но Хёнто. К тому времени, когда династия Мибуки объединила под своей властью Семь Королевств, Сасэй-но Хёнто превратились в Сёнто и сделали то, что впоследствии
Хаката Мудрый был советником у главы четвертого поколения Дома Сёнто и посвятил свой великий труд «Аналекты» сюзерену. История Сёнто шла своим чередом долгие века. Другие кланы появлялись, достигали расцвета, а затем угасали — порой не успевало минуть и года, как никого не оставалось, — однако Сёнто прочно стояли на земле. Конечно, бывали времена, когда им казалось, что они впали в немилость к богам, но полоса неудач вскоре проходила, и Дом Сёнто неизменно возрождался, становясь еще богаче и сильнее, чем прежде. Среди Великих Домов империи Ва подобной жизнестойкостью отличались очень и очень немногие.
На память Суйюну пришли строчки Никко — поэтессы эпохи Мори:
Инеем станет роса.
На испуганных листьях.
Сменяют друг друга Времена года.
Так век за веком Сёнто вращают Свиток времён.
Князь Сёнто Мотору в настоящее время не имел жены, хотя, конечно, держал наложниц. В общем и целом все обязанности хозяйки, которые в прошлом так хорошо исполняла его супруга, взяла на себя ее дочь, княжна Нисима. В доме Сёнто по-прежнему все шло ровно и гладко, и приемы у князя, как и раньше, славились изысканностью и большим вкусом.
Набежавшее облако закрыло от Суйюна луну, ветер немного улегся. Остров Конодзи-и был уже недалеко, а это значило, что страх перед пиратами, облюбовавшими береговую линию, вскоре охватит плывущих на корабле и не отпустит до тех пор, пока судно не обогнет мыс Удзи-и и не войдет во Внутреннее море.
Неслышно ступая по деревянному настилу, на палубу поднялась женщина. Судя по одежде, она принадлежала к среднему сословию, но держалась с тем достоинством, которое часто встречается в людях, переживших тяжелые испытания или потери и сумевших оправиться от горя. Если бы на ней был другой наряд, а на лице хоть изредка появлялась улыбка, она сошла бы за супругу мелкого князя; увы, женщина и не помнила, когда улыбалась в последний раз. Вот уже семнадцать лет она была женой Когами Норимасы.
Они поженились, когда будущее Когами представлялось блестящим. Он получил образование и только что выдержал императорский экзамен, а она была дочерью небогатого генерала. По крайней мере ее родитель в отличие от отца Когами понимал правильность стези, выбранной молодым человеком. Все они тогда могли добиться многого — во время правления династии Ханама, когда Начальные Войны и Великая Чума были необъяснимыми загадками, которые гадатели сочтут грозными предзнаменованиями гораздо позже.
— Нори-сум, — тихонько позвала жена, приблизившись к нему в лунном свете.
— Как она, Сикибу-сум? Жрец облегчил боль?
— Асигару дал ей сонного зелья.
В темноте Сикибу сжала руку мужа. Ее голос задрожал.
— Лучше бы мы попросили монаха осмотреть ее. Девочка очень больна. Я видела такое и раньше. Я не верю, что она страдает духом, а не телом. Эта боль и опухоль в боку… там собирается яд, я знаю. Мне страшно за нашу дочь.
Когами ощутил нарастающую тревогу. Асигару уверял его, что у девочки всего-навсего морская болезнь, и Когами поверил в это — хотел верить. Но что, если жрец ошибается? Что, если у вправду у дочери в боку собирается яд, как говорит жена, и девочке нужна не такая помощь, какую способен оказать томсойянский жрец?
Асигару — человек императора, как и сам Когами Норимаса. А монах пусть и не враг Сына Неба, но по меньшей мере воспринимается в качестве угрозы — хотя Когами и не очень понимал почему. Последователи Ботахары и Томсомы враждебно относились друг к другу, и Когами знал, что нанесет Асигару больше, чем просто оскорбление, если вдруг попросит его отойти в сторону и позволить монаху вершить то, что приверженцы учения Томсомы называли еретическим врачеванием.
— Мы должны дать жрецу еще немного времени, родная, — шепнул Когами. — Если улучшения не наступит, попросим помощи монаха.
— Но…
Когами предостерегающе поднял ладонь, и жена подавила всхлип.
— Прости мою несдержанность. Я недостойна твоего уважения, Норисум. Я удалюсь с твоих глаз и пойду к нашей дочери. — Сикибу развернулась, чтобы уйти.
Когами остановил ее и мягко сказал:
— Если ей станет хуже… пришли ко мне служанку.
Он снова остался один в дымчатом свете луны. Ветер стих, и волны улеглись, но Когами этого не замечал — у него в душе поднималась буря. Луна вышла из-за облака, форма которого напоминала почти идеальный круг, и заняла свое место среди звезд. Созвездие Двуглавого Дракона появилось над горизонтом — сначала открылся один глаз, потом другой, и вот уже Дракон зорко окидывает взором морскую гладь. Судно пошло в бейдевинд; двое матросов тут же поспешили к мачте и взобрались на реи, чтобы отдать рифы и поставить косые паруса. Корабль вновь заскользил по волнам, набрав ход.
Вокруг жаровни с горячими углями готовили чай остальные матросы. Они почти не разговаривали и лишь изредка шепотом перебрасывались короткими фразами. Традиционная чайная церемония в силу необходимости сократилась на корабле до простых кивков и сдержанных поклонов. Один из моряков приблизился к молодому ботаисту и очень почтительно предложил ему чашку дымящегося напитка, однако инициат отрицательно покачал головой. Если он что-то и сказал, то Когами этого не расслышал.
Торговец и сам подходил к монаху еще в начале путешествия и тоже получил отказ. Из прошлого опыта зная обычаи ботаистов, Когами обратился к инициату, когда никто не мог услышать их разговора, и в обмен на благословение предложил ордену пожертвование в виде дорогой ткани. В этом не было ничего странного, и если предложение делалось тактично (подходить с подарком в руках было не принято), отказывались от него очень редко. Однако после того как Когами закончил свою тщательно отрепетированную речь, монах просто отвернулся в сторону, повергнув просителя в крайне унизительное положение. А потом, не глядя на Когами, этот мальчишка-ботаист произнес: «Отдайте вашу ткань тому, кто в ней нуждается, и будете благословлены». Когами даже не верилось, что он столкнулся с такой грубостью. Ему пришлось убраться восвояси, причем монах даже не ответил на его поклон. А вдруг кто-нибудь их видел? Когами еще никогда не испытывал подобного стыда и гнева.
Ботахара учил, что смирение — первый шаг на пути к просветлению, но монахи, которые следовали этим путем, проявляли надменность, которая посрамила бы и принца эпохи Мори. Этот молодой монах явно нуждался в том, чтобы его научили хорошим манерам, причем где-нибудь вне стен монастыря Дзиндзо, ведь он еще даже не усвоил правила своего собственного ордена.
Когами постарался успокоиться, зная, что гнев помешает ему исполнить долг перед императором, чего допускать никак нельзя. Обида постепенно растворилась, и не только благодаря его усилиям. Приемы, изученные им в детстве у ног братьев-ботаистов, так просто не забывались, и в памяти Когами, как ни пытался он ее заглушить, всплыло одно изречение: «Давай тем, кто нуждается, и будешь благословлен». Так Ботахара ответил великому правителю, который пришел к нему с богатым даром — шитой золотом тканью.