Братство Креста
Шрифт:
Церемония получилась не просто серьезной. Она напоминала скорее трагедию. В поисках соответствующего антуража спустились в амфитеатр, тем более что ксендз категорически отказался читать молитвы подле незахороненых мертвецов.
Бумажники чувствовали себя явно не в своей тарелке. Артур попытался поставить себя на их место. Десятки лет над городом витала крылатая смерть, разбуженная воем страшных гробов. И наверняка десятки лет матери прижимали к себе плачущих детей, поскольку каждый знал, чем питаются птицы. При редких мирных встречах жители Красного леса и не скрывали, чем кормят своих подопечных…
А
Христофор стал белым, как мел, новобрачная выглядела не лучше, и Левушка был вынужден поддерживать молодых сзади. Трактирщик шикнул на своих подопечных, все мигом стали очень сосредоточенные. Коваль не уставал поражаться эмоциональной неустойчивости гостей со стороны невесты. За пять минут они успели наораться друг на друга, перессориться, помириться и поплакать. Затем вдоволь нахохотались и снова устроили перебранку.
На сей раз по поводу церемониальных традиций. Артур, как лицо официальное, согласился быть шафером и предложил компромиссный вариант. Сначала Бумажники, на правах хозяев, отбарабанят свое, потом подключится Станислав, а завершит обряд официальная роспись в походной тетрадке книжника.
Мама Рона выделила ради такого случая кусок белого полотна, на фату невесте. Жильбер одолжил Христофору пиджак и даже сам сходил в руины за цветочком. С оранжевым цветком в кармане сын луны смотрелся как настоящий жених. Менделя поставили на стол, и пока старичок-Бумажник заунывно бубнил слова ритуала, он возвышался над всеми, точно строгий, неподкупный судья.
Коваль вспоминал, как несколько часов назад этот человечек, с ножом в зубах и арбалетом, провожал их к Дому Инвалидов. Должно быть, ему безумно хотелось отправиться вместе с ними, но, не желая подвергать опасности всю общину, он не сказал ни слова. Ведь на площади не должны были заметить даже следа Бумажников. А теперь, узнав, что сын утонул, а дочь, потерянная и найденная, снова уезжает, он, наверное, проклинал себя за то, что не пошел вместе с иноверцами на штурм тюрьмы и не выручил сына…
— Значит, так теперь играются свадьбы? — спросила у Коваля Моника.
— Если мы сумеем вернуться домой, я с удовольствием поручу вам разработать официальный ритуал, — улыбнулся губернатор. — Но дело ведь не в ритуале. Теперь папаша уверен, что мы цивилизованные люди и его дочь не пойдет по рукам.
— Как это всё внезапно…
— Еще час назад и я понятия не имел, что попаду на свадьбу, — почесал затылок губернатор, — а теперь надо придумать, что подарить молодым.
— Так подарки не отменяются? Господи, но у нас с Орландо ничего нет!
— Неправда, вы можете пообещать ей, что научите своей профессии. Если у девочки достанет ума, она получит все шансы стать заместителем директора вашей будущей клиники. Это царский подарок; вот мне — гораздо труднее…
Моника слушала Коваля, открыв рот.
— Вы смеетесь надо мной? Какая клиника? Какой заместитель? Вы полагаете, кому-то понадобится моя диссертация? Я только что сняла с себя двух вшей, а вы говорите…
— А я говорю, готовьтесь принять место директора, а профиль заведения мы сформулируем позже. Только не надейтесь, что я создам для вас чисто академическое учреждение. Будет всё вместе: научная база, клиника и курсы. Думайте, а я пошел искать подарок…
Оставив притихшую Монику переваривать новость, Коваль погрузился в содержимое своих мешков. Ничего умнее, чем гроздь золотых колец, нанизанных на проволоку, не нашлось. Артур испытывал некоторую неловкость, преподнося именно эти кольца, поскольку они были получены от Ростовского атамана в уплату за рождение ребенка. Последняя из дочек Артура, мать которой он видел дважды и уже накрепко забыл, давно уехала с няньками в Нижний и принесла ему, по меркам этого рынка, баснословную прибыль. Потому что все дети Проснувшегося демона рождались здоровыми и способными к воспроизводству…
Каждый год находилось немало желающих заиметь ребенка от Проснувшегося демона, но губернатор Петербурга, в отличие от жены, мало внимания уделял ценовой политике. В результате получалось так, что когда у Коваля кончалось жалование, а происходило это довольно часто, он стеснялся залезать в казну, а предпочитал пошуровать в сундучке у супруги…
Мама Рона оставила невесте в подарок белую простынь, Левушка преподнес жениху орден Александра Невского, который носил на шее вместо талисмана. Очнувшийся Карапуз переживал, что не может встать и пощупать жену Христофора, но сказал, что у него есть подарок на двоих — от себя и от Даляра. Отбиваясь от жандармов, он прихватил в соборе трофей — серебряную поварешку и крышку от супницы. Ксендз, невзирая на ропот Бумажников, вручил невесте ладанку, а Христофору повязал расшитый сафьяновый пояс.
Пивовары пошептались, затем развязали мешок и оказались самыми щедрыми гостями. За время вынужденного бездействия Борк пробежался по округе, без стеснения заглядывая в брошенные землянки Когтей. Он надел на Христофора вышитую золотыми нитями перевязь со старинной саблей, инкрустированной десятками драгоценных камней. А Еве досталась прялка и несколько килограммов шерсти.
Борк честно признал, что все эти богатства предназначались жене, но теперь она не примет от него подарков…
Портос вышел наверх и, вернувшись, принес нечто длинное, завернутое в потертую замшу.
— Я хотел подарить его губернатору, — смущенно начал он, — но в подобных обстоятельствах…
Гости ахнули.
— Императорский жезл, — пробормотал Орландо. — Я помню, эта штука лежала в бархате, под бронированным стеклом.
— Он тебе ни к чему, — тихонько шепнул Коваль, обнимая новобрачного. — Как доедем, сдашь под расписку в Зимний. Я тебе вместо него квартиру дам или корову подарю.
— Да, господин, — Христофор смеялся, целовался и сам, похоже, не вполне понимал, на каком небе находится.
По случаю свадьбы Артур разрешил откупорить бутыль с первосортным самогоном, а сам уединился с Орландо, Портосом и двумя подопечными главного Бумажника, которые дожидались наверху.
— Люди надежные? Никто не проболтается?
Великан только улыбнулся, и улыбка эта вдруг показалась Ковалю удивительно знакомой. Он вдруг увидел Портоса другими глазами. Будто сменили свет на театральной сцене, или оператор взял иной ракурс, убрав всё наносное, зловещее, внешнее и поймав ту глубокую, тысячелетнюю суть, которую хранили в себе лица всех Бумажников.