Братство
Шрифт:
– Он продает газеты, зарабатывает один шиллинг и десять пенсов в день. Комнату с окном во двор они сдают, как вы знаете, тетя Бианка, молоденькой девушке, вашей натурщице.
– Она теперь уже не моя натурщица.
Все промолчали. Такое молчание наступает, когда никто не уверен, вполне ли безопасно развивать затронутую тему. А Тайми рассказывала дальше:
– Ее комната - самая лучшая во всем доме. И просторная и окно выходит в чей-то сад. Я думаю, девушка решила остаться там потому, что плата за комнату очень невелика. Комнаты Хьюзов...
Она не договорила
– Итак, жильцы того дома - это один молодой человек, одна юная девушка, две семейных пары...
– проговорил Хилери и вдруг обвел взглядом поочередно всех присутствующих: молодого человека, молодую девушку...
– и один старик, - добавил он тихо.
– Я бы не сказал, что Хаунд-стрит - самое подходящее место для прогулок, - заметил Стивн иронически.
– Как ты полагаешь, Мартин?
– А почему бы и нет?
Стивн поднял брови и взглянул на жену. Лицо Сесилии выражало недоумение, даже как будто испуг. Все молчали. И тогда Бианка вдруг спросила:
– И что же дальше?
Вопрос этот, как почти все, что она говорила, казалось, смутил всех.
– Значит, Хьюз скверно обращается с женой?
– сказал Хилери.
– Она уверяет, что да, - ответила Сесилия.
– Во всяком случае, так я ее поняла. Никаких подробностей я, конечно, не знаю.
– По-моему, ей следует порвать с ним, - сказала Бианка.
Среди наступившей тишины раздался звонкий голос Тайми:
– Развода она получить не сможет, в лучшем случае добьется разрешения разъехаться с ним.
Сесилия в замешательстве встала. Эти слова внезапно раскрыли ей все ее полуосознанные сомнения, касающиеся ее "дочурки". Вот что получилось оттого, что девочке позволяли слушать разговоры взрослых и водить дружбу с Мартином! Быть может, она даже слушает то, что говорит дед. Последнее предположение вызвало в Сесилии тревогу. Не зная, что хуже - отрицать свободу слова или одобрять преждевременное знакомство дочери с жизнью, - Сесилия взглянула на мужа.
Но Стивн помалкивал, чувствуя, что продолжать разговор значило бы либо выслушать назидание на тему о морали, что не очень приятно в присутствии третьих лиц, в особенности в присутствии жены и дочери; либо самому коснуться неприглядных фактов, что при данных обстоятельствах было бы столь же неуместным. Однако и он был смущен тем, что Тайми так широко осведомлена.
За окнами темнело; огонь в камине бросал мерцающий свет, освещая то одно, то другое лицо, делая их все, такие друг для друга привычные, новыми, таинственными.
Наконец Стивн нарушил молчание:
– Очень, разумеется, жаль бедную женщину, но все же лучше предоставить их самим себе: с людьми подобного сорта трудно предугадать, как все может обернуться. Никогда толком не поймешь, чего им, собственно, надо. Спокойнее не вмешиваться. Во всяком случае, этим должно заняться какое-нибудь общество.
– Но она у меня на совести, Стивн, - сказала Сесилия.
– Все они у меня на совести, - пробормотал Хилери.
В первый раз за весь вечер Бианка подняла на него глаза. Затем, повернувшись к племяннику, спросила:
– А ты что скажешь, Мартин?
Молодой человек, лицу которого отсветы огня придали цвет светлого сыра, ничего не ответил.
И вдруг среди всеобщего молчания раздался голос:
– Мне кое-что пришло в голову.
Все обернулись. Из-за картины "Тень" показался мистер Стоун. Его хрупкая фигура в грубом сером костюме, белые волосы и бородка четко вырисовывались на фойе стены.
– Это ты, папа?
– сказала Сесилия.
– А мы и не знали, что ты здесь!
Мистер Стоун растерянно огляделся - казалось, он и сам не подозревал об этом.
– Так что же тебе пришло в голову?
Отблеск огня из камина упал на тонкую желтую руку мистера Стоуна.
– У каждого из нас есть своя тень в тех местах, на тех улицах, - сказал он.
Послышался легкий шум голосов и движений, как бывает всегда, когда какое-либо замечание не принимают всерьез, и затем стук закрываемой двери.
ГЛАВА III
ХИЛЕРИ В РАЗДУМЬЕ
– А как ты действительно относишься к этому, дядя Хилери?
Хилери Даллисон, сидевший за письменным столом, повернул голову, чтобы взглянуть в лицо своей юной племяннице, и ответил:
– Дорогая моя, такое положение дел существует испокон веку. Насколько мне известно, нет ни одного химического процесса, который не давал бы отходов. То, что твой дед назвал нашими "тенями", - это отходы социального процесса. Несомненно, что наряду с одной пятидесятой частью счастливцев, вроде нас, имеется и одна десятая часть обездоленных. Кто, собственно, они, эти бедняки, откуда появляются, можно ли вывести их из жалкого состояния, в каком они находятся, - все это, я думаю, очень и очень неопределенно.
Тайми сидела в широком кресле, не двигаясь. Губы ее были презрительно надуты, на лбу пролегла морщинка.
– Мартин говорит, что невозможно только то, что мы считаем невозможным.
– Боюсь, что это старая мысль о горе, движимой верой.
Та ими резко двинула ногу вперед и чуть не задела Миранду, маленького бульдога.
– Ой, прости, малышка!..
Но маленький серебристый бульдог отодвинулся подальше.
– Дядя, я ненавижу эти трущобы, они просто ужасны!
Хилери опер лоб о свою тонкую руку - постоянный его жест.
– Они отвратительны, безобразны, невыносимы. И проблема от того не легче, не правда ли?
– Я считаю, мы сами создаем себе трудности тем, что придаем им такое значение.
Хилери улыбнулся.
– И Мартин тоже так считает?
– Конечно!
– Если брать вопрос шире, то основная трудность - это человеческая природа, - сказал Хилери задумчиво.
Таймм поднялась с кресла.
– По-моему, это очень гадко - быть такого низкого мнения о человеческой природе.
– Дорогая моя, не кажется ли тебе, что, быть может, люди, имеющие то, что называется "низкое" мнение о человеческой природе, в сущности, более терпимы к ней, больше любят ее, чем те, кто, идеализируя ее, невольно ненавидит подлинную человеческую природу, ту, что существует в реальности?