Братва: Век свободы не видать

Монах Евгений

– Но закон един для всех! – заявил я, с удовлетворением отмечая сразу помягчевшие хари вокруг. – Отвечать все одно придется, пес! Наказать тебя банальным скучным мордобоем было бы слишком просто и явно недостаточно! Верно, братва? Мы сделаем поинтереснее и по-заковыристее! Это нас развлечет не хуже цирка: пускай Кучер, раз он самый, как выяснилось, из нас голодный, схавает в ужин тазик баланды из рыбьих голов! Вот будет умора! Есть добровольцы пожертвовать нашему проглоту свою пайку ухи?

Основная масса, состоявшая из вечно голодной «пехоты», замкнуто молчала, отводя рожи в сторону, но меня солидарно поддержали соратники и друзья из

старшей и средней «семьи». Самый серьезный и опасный камерный контингент, к слову. Их было рыл двадцать, и все они единодушно высказали желание пожертвовать личной вечерней пайкой для благого дела наказания «крысы». Им, впрочем, это ничего не стоило – уху и так никогда не потребляли. Все они являлись налетчиками и мокрушниками и, не выдав подельников на следствии, пользовались заслуженной признательностью с воли – чуть ли не ежедневным сытным греваком в виде сала, колбасы и копченого мяса. Даже водка заходила иногда. Левым путем, ясно.

На том и порешили, избежав лишнего хипиша. Ненужных эксцессов то бишь. Все остальные довольны, предвкушая редкое зрелище, и даже начали заключать между собой пари – сколько раз «крыса» блеванет, пока осилит тазик с гнилой баландой.

Не участвовал в общем веселье только бедолага Кучер. Понуро сидя на корточках у стены, бросал на меня колючие взгляды исподлобья и бесшумно шевелил серыми губами. Грязно матерился, по ходу. Не понимал, дурашка, от чего я его только что благородно спас, чуть сам не нарвавшись на крупные неприятности. Конечно, при бунте на сторону «смотрящего» автоматом встала бы вся моя старшая семья и как минимум половина средней, но исход вряд ли бы вышел благополучным. Животно-тупая «пехота» многократно превосходила нас числом. Хотя конечный результат поножовщины еще бабушка надвое сказала. Нервов и ожесточенного звериного упорства у нас, ручаюсь, намного поболе будет. Мы же не заурядные «бытовики», а серьезные профи. Заточенным супинатором владеем не хуже, чем когда-то граф Ла Моль шпагой. Кстати, «Королева Марго» – одна из самых любимых моих детских книжек. Жаль беднягу Ла Моля буквально до слез. Да и верного его приятеля тоже. Настоящие были бродяги по жизни. Восхищаюсь.

Ко времени ужина никто в камере уже не спал. Примитивные мужики буквально изнывали от нетерпения в ожидании обещанного грубо-пошлого представления. Их, конечно, можно понять – телевизоры в следственном изоляторе тогда не были еще разрешены. А человеческое быдло постоянно ведь ощущает неуемное желание не только в хлебе насущном, но и в вульгарных зрелищах. Так повелось еще со времен Древнего Рима, насколько помнится из школьной программы по истории.

Играть роль главной скрипки в этом балаганном спектакле радости не было ни малейшей, но положение обязывало. Тут уж ничего не попишешь, как говорится. Назвался груздем – полезай в кузов то бишь.

Вот я и полез, выплеснув первым свой шлемак с баландой в эмалированный тазик, использовавшийся в камере для постирушек нижнего белья. Кстати, чисто из гигиенических соображений я предварительно распорядился тщательно вымыть его с хозяйственным мылом.

Но, естественно, Кучер не оценил даже и этого моего жеста и мрачно уселся за стол перед почти полным тазом дармовой хавки явно без малейшего аппетита, а не то что с чувством хоть какой-то человеческой благодарности. Конченый плебей, наивно было от него чего-то иного ожидать. Таким образом вымытый таз – этот мой щедро разбросанный бисер – остался незамеченным глупой свиньей.

Из-за

такой вопиющей черной неблагодарности я был совершенно равнодушен к тяжкой трапезе Кучера, которому понадобилось целых два часа, чтоб осилить уху. Да и то для благополучного завершения начатого чревоугодия ему пришлось с дюжину раз бегать рысцой на толчок облегчаться под сопровождение злорадного хохота-улюлюканья сокамерников.

Если разобраться, в глубине характера я не злопамятен. Потому, заметив, что средняя семейка о чем-то шепчется, собравшись в подозрительно тесный кружок, я враз просек, что почем, и, как бы между делом подойдя к отпыхивавшемуся красномордому Кучеру, обронил:

– Слушай сюда, земляк. На вечерней поверке выламывайся из хаты от греха. По-моему, коли останешься на ночь, чистым отсюда верняк уже не выйдешь – опустит тебя братва, давно изголодавшаяся по женским задницам. На безрыбье и рак рыба – сам обязан понимать. Учти, животинка! – последние слова я почти выкрикнул, чтоб ругань уже все могли услышать и для большей убедительности пнул Кучера носком кроссовки в живот. Пнул-то, кстати, слегка, просто на публику играя, а собеседник уже корчился на полу, будто ему селезенку напрочь отшибли. Ясно – притворялся, скотина, пытаясь разжалобить и избежать повторных ударов. Распоследняя дешевка, короче. Да и законченный дурак, судя по всему.

Несмотря на явную тупорылость, Кучер все же последовал моему доброму совету, и как только, громыхнув замками, отворилась стальная дверь в камеру, впуская наряд контролеров, он пулей вылетел в коридор, чуть не сбив по пути майора ДПНСИ – дежурного помощника начальника следственного изолятора.

– Опять эти «тяжеловесы» опидорасили кого-то, – понимающе ухмыльнулся сопровождавший ДПНСИ молодой «кум» – капитан оперчасти, курировавший наш этаж. – Натуральное зверье! Всех их не в лагеря отправлять следует, а прямиком к стенке! Меньше хлопот государству было бы!

– Правильно мыслишь, капитан! – кивнул майор, потирая ушибленый бок. – Чувствую, мы с тобой сработаемся!

Когда население камеры пересчитали по головам и дверь захлопнулась, из коридора донесся рычаще-визглый вопль Кучера:

– Я тебе этого вовек не забуду, Монах! Замочу на зоне – так и знай, падла!

Обычно мужиков, выломившихся из общих тюремных «хат», до отправки на зону менты поселяют в «обиженку» – спецкамеру для опущенных. Так поступили и с моим земляком. Хотя он и не являлся «голубым», но в зоне отношение к жителям обиженок известное. Весьма малопочтительное – если очень мягко и деликатно выразиться. По этой причине Кучеру жилось в лагере несладко – кентов практически не имел, а на работу был поставлен самую что ни на есть пыльную – как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В пятом сборочном цехе наполнял порошком автомобильные огнетушители. Очень вредная, между прочим, работа для здоровья человека.

Его угрозу я отлично помнил, но совершенно не принимал всерьез. Мало ли подобного базарят в расстройстве чувств. Но мой приятель завхоз седьмого отряда, где чалился Кучер, недавно предупредил меня, что ходят нехорошие слухи. Будто бы Кучер похвалялся в разговоре со своим «семьянином», что вскорости уйдет на раскрутку, отправив Монаха в преисподнюю, где ему давным-давно место забронировано.

Данная информация не столько меня удивила-насторожила, сколько огорчила. Вот ведь бык колхозный – решился все-таки рассчитаться по старым счетам и даже раскрутки на добавочный срок не боится!