Братья Ашкенази. Роман в трех частях
Шрифт:
Еще в детстве, когда они вместе играли у себя во дворе, он относился к Диночке лучше, чем к остальным детям. Он больше, чем других, таскал ее на плечах и катал в тачке. Она обхватывала его шею пухлыми ручками, как замерзшая птичка, которая обхватывает тонкими пальчиками своих лапок теплый палец человека, когда ее заносят в дом. Он уже изучал Гемору, но украдкой еще играл с ней в лошадки и катал ее на спине. Он отдал Симхе-Мееру все свои сокровища: ножик, кошелек, даже деньги, лишь бы брат не рассказывал о его играх отцу. Часами он бегал на четвереньках, чтобы чувствовать ее вес на спине и ее пухлые ручки на шее. Каждый раз, когда его заставала за этим служанка Лея-Сора,
— Хорошая пара! Просто золото…
И ему становилось так сладко, что, если бы он не стеснялся, он расцеловал бы старую служанку в обе щеки.
Потом они не виделись с Диночкой. Он перешел учить Гемору к другому меламеду. А Диночка поступила в пансион — иноверческий пансион. У нее появились новые подруги, важные, нееврейские, и ей теперь не годилось ходить в гости к дочерям реб Аврома-Герша, которых отец не хотел пускать ни в какие школы. Но Янкев-Бунем не переставал тосковать по Диночке. Он часами крутился возле ее дома только для того, чтобы, когда она пройдет мимо со своими книжками, в коричневом форменном платье пансиона и голубой пелерине, посмотреть на нее и снять перед ней шелковую шапочку, как перед барыней.
Здоровый, крепко сбитый, полнокровный Янкев-Бунем в свои тринадцать был уже созревшим парнем. В отличие от других мальчишек в хедере, он не удовлетворял первых чувственных порывов шушуканьем про дела, что бывают между мужем и женой, и сальными местами из Геморы. Он был прост и зрел. Его тянуло попробовать любовь. Его манили нежность и теплота, длинные девичьи руки. И он постоянно думал о Диночке. О девушке с кудрявыми, похожими на колечки темного золота волосами. Он думал о ее пухлых пальчиках, которые когда-то касались его шеи. Он видел ее, сидя над Геморой, во время молитвы и особенно лежа ночью в постели. Когда сват Шмуэль-Зайнвл пришел к ним в дом и отец отослал его, Янкева-Бунема, из комнаты, у него сразу застучало сердце. Служанка Лея-Сора весело ему подмигнула, но вскоре он узнал, что сватовство касается его брата-илуя Симхи-Меера. И вечная жизнерадостность Янкева-Бунема исчезла, как ножом отрезало. Он перестал смеяться, потерял аппетит. Его прежде такие веселые глаза были теперь постоянно печальны.
Никто в доме этого не заметил. Сам он не мог говорить об этом с родителями, а они на него почти не смотрели. Отец считал его негодным к учебе и следил только за тем, чтобы Янкев-Бунем тщательно соблюдал заповеди еврейства. У матери же на уме был один Симха-Меер, потому что он был слабее и ребенком много болел. Янкев-Бунем всегда был здоров, он никогда не простужался и не терял аппетита, поэтому мать за него особенно не беспокоилась. Она сразу же полюбила более слабенького, как только ей показали новорожденных братьев. Единственным человеком, заметившим его печаль, была служанка Лея-Сора. Она всегда любила его больше, чем Симху-Меера.
— Не грусти, Янкев-Бунем, — сказала она и пододвинула к нему стакан молока.
— А кто грустит? Что вам от меня надо? — рассердился Янкев-Бунем на старую еврейку, почувствовавшую его боль, и хлопнул дверью.
Он стал злым, раздражительным, он завидовал Симхе-Мееру. Он возненавидел родителей: отца, который считал стоящим человеком одного Симху-Меера; мать, которая родила Симху-Меера минутой раньше; он возненавидел хасидов, которые восхищались илуем, а больше всех — себя самого, свое здоровое, крепкое тело, свою красивую голову, не способную к изучению Торы. Он бил себя кулаками по этой голове.
— Дубовая голова, — ругал он сам себя, — деревенский невежда!
Он ненавидел себя, но еще больше — своего брата, ненавидел сильно, яростно, вопреки собственной природе, склонявшей его к прощению причиненных братом обид.
Диночка тоже заплакала, когда отец вдруг обнял ее, будто маленькую, погладил по щеке, по кудрявой голове и прошептал:
— Знаешь, дочка, тебе причитаются поздравления. Тебя ждет помолвка со старшим сыном реб Аврома-Герша Ашкенази. Ты не рада, Диночка?
Диночка в смущении вырвалась из отцовских объятий и влетела в комнату матери с таким плачем, что мать побледнела.
— Дитя мое, что случилось?
— Я не хочу, — плакала девушка.
Мать обняла дочь своими полными руками, на которых чуть не лопались тесные рукава шелковой блузки, и покрыла ее голову поцелуями.
— Дурочка, дитя мое, жизнь моя, — бормотала она. — Мы же хотим тебе счастья. Люди будут тебе завидовать из-за такого жениха.
Восемь дней в доме реб Хаима Алтера царил настоящий ад. Диночка плакала и даже слышать не желала о том, чтобы стать невестой Симхи-Меера.
Она очень стыдилась того, что ей сватают какого-то хасида в длинном лапсердаке. Ей было стыдно перед подругами-нееврейками, в кругу которых она рассуждала о том, как выберет себе черноглазого рыцаря, благородного человека. При всей ее любви к дому и родителям Диночка терпеть не могла евреев в длинных лапсердаках, приходивших к ним в гости. Они вызывали у нее омерзение. Ей казалось, что она из другого теста. Диночка не выносила своих братьев, избалованных тупых парней, которые ссорились с ней, таскали ее за косы и презирали за то, что она девочка. Она жила в других мирах, упивалась немецкими и французскими романами, их героями и героинями. Ей было неприятно, что отец называет ее еврейским именем Дина. Сама она называла себя Дианой.
Когда Диночка стала плакать и говорить, что она не хочет быть невестой, отец посмотрел на нее своими большими черными маслянистыми глазами и сказал:
— Глупая девчонка, да разве ты понимаешь, кого тебе сватают? Илуя!
Он не знал мыслей своей дочери. Он знал, что девушка не должна учить Тору, не должна читать поминальную молитву по родителям, поэтому ей позволительно быть глупой, ее можно посылать в нееврейские школы, ей можно разрешать читать всякие книжки, танцевать и играть на фортепьяно, но все это — пока она ребенок. Ведь дети играют в разных там кукол. А как только она вырастет, как только станет девушкой на выданье, ее надо обручить, дать ей мужа, который силен в изучении Торы, дать хорошее приданое и подарки для жениха. После этого она должна стать женой, рожать детей своему мужу и внуков своим родителям. Так заведено у всех богатых евреев, слава Богу.
— Вот ты увидишь подарки, которые ты получишь… — пытался утешить ее реб Хаим Алтер.
Девушка упала на шею матери. Мать у нее была современная, читала книжки, носила, как барыня, красивые платья, но и мать смеялась над слезами Диночки.
— Я тоже так плакала, Диана, — сказала она дочери, называя ее нееврейским именем. — Я была образованной девушкой, говорила по-французски. Тем не менее я ни о чем не жалею. Чтоб ты была такой счастливой при своем муже, как я счастлива при твоем папочке.
— Но если я его не люблю… — горько плакала Диночка.
Мать так громко рассмеялась, что затряслись все кудряшки в ее светлом надушенном парике.
— После свадьбы ты его полюбишь, — успокоила она дочь.
Видя, что ее судьба уже решена, Диночка попыталась выпросить себе хоть что-нибудь.
— Мамочка, — сказала она, покраснев. — Ну, хорошо, я стану невестой, но не его невестой… Я его ненавижу…
Она опустила голову и выпалила:
— У него ведь есть брат… Поговори с папочкой…