Братья Берджесс
Шрифт:
– Господи… – вздохнула Хелен.
Джим посмотрел на брата.
– А ты откуда знаешь?
– Мне сказала старушка, которая снимает у Сьюзан комнату наверху. Говорит, слышала, как он плачет.
Джим изменился в лице, его глаза будто стали меньше.
– Она могла ошибиться, – добавил Боб. – Она вообще немного странная.
– Конечно, могла, – согласилась Хелен. – Джим, что ты будешь есть?
– Я верну машину, – пообещал Боб. – Полечу туда самолетом и пригоню ее. Когда она вам понадобится?
– Как только у тебя появится свободное время – а этого у тебя с избытком. Хорошо, что у бесплатной юридической помощи такой влиятельный профсоюз. Пять недель отпуска, да и не сказать, чтобы на работе вы особо напрягались.
– Неправда, Джим, – тихо возразил Боб. – У нас работают очень хорошие люди.
– Тебе машет бармен. Иди уже пей свое пиво. – Голос Джима звучал снисходительно.
Боб вернулся к барной стойке. Вечер был испорчен. Он тупица, и даже Хелен на него сердита. Он поехал в Мэн и не сделал ничего полезного – выставил себя полным идиотом, поддался панике и бросил там машину. Он представил себе мощную и грациозную фигуру Элейн,
Пэм сидела в своем любимом салоне красоты в Верхнем Ист-Сайде и, глядя на голову кореянки, склонившейся над ее ступнями, как всегда беспокоилась, хорошо ли простерилизованы инструменты. Один раз подцепишь грибок, потом сто лет не выведешь. Ее привычный мастер Мия сегодня не работала, а кореянка, которая сейчас аккуратно скребла пятки Пэм, совсем не говорила по-английски. Пэм пробовала объясняться жестами, указывала на металлический ящик с пилками и ножницами и спрашивала чересчур громко: «Чистые? Да?» Потом наконец выдохнула и погрузилась в мысли. В последнее время она много думала о своей жизни в семье Берджессов.
Ей сначала не понравилась Сьюзан. Но только потому, что они тогда еще были так юны, – совсем дети, не старше поступивших в колледж сыновей ее нынешних подруг – и Пэм слишком болезненно реагировала на вечную неприязнь Сьюзан по отношению к Бобу. В том возрасте Пэм хотела, чтобы все друг другу нравились (и особенно чтобы она всем нравилась). Тогда в кампусе Ороно университета Мэна было принято здороваться со всеми, кого встречаешь на дорожках между корпусами, даже с незнакомыми. Хотя Боба как раз многие знали – потому что он был душой компании и потому, что почти все слышали о его брате Джиме, который к тому времени уже закончил учебу, но когда-то возглавлял студенческое самоуправление и являлся одним из немногих выпускников, зачисленных на юридический факультет Гарварда, да еще с полной стипендией. В общем, братья Берджессы были всем известны и привычны, как дубы и клены, под которыми студенты каждый день проходили с книгами в руках. (Там уцелело и несколько ясеней, правда, больных, с пожухшей кроной.) То время, когда рядом с Пэм был Боб и его размашистая непринужденность, навсегда осталось для нее самым спокойным, и в душе у нее тогда раскрывался восторг перед жизнью в колледже – да и вообще просто жизнью. А Сьюзан этот восторг отравляла всякий раз, когда делала вид, что их с Бобом не замечает, когда старалась пройти через другую дверь, если одновременно с ними направлялась в студсоюз. Она тогда была стройная, хорошенькая и все время воротила от них нос. В библиотеке Фоглера она могла пройти прямо мимо Боба и даже не взглянуть на него. «Привет, Сьюз», – говорил ей Боб, а она в ответ ни слова. Ни слова! Пэм это просто шокировало. А Боб ничуть не смущался. «Она всегда такая», – пояснял он.
Но вскоре Пэм стала ездить к Берджессам в Ширли-Фоллс на выходные и праздники, и будущая свекровь приняла ее со своеобразной благосклонностью (выражавшейся в том, что Барбара Берджесс поглядывала на Пэм как на свою, с непроницаемым лицом отпуская едкие шуточки в адрес окружающих). Тогда-то Пэм и начала жалеть Сьюзан. Она с удивлением поняла, что человека надо рассматривать как призму. Раньше она видела лишь внешнюю грань Сьюзан, совершенно не замечая того, как ее насквозь пронизывают яркие лучи материнского неодобрения. Именно Сьюзан чаще всего оказывалась объектом злых шуточек. Сьюзан молча накрывала на стол, а Барбара расхваливала Боба, попавшего в список лучших студентов: «Да я в тебе и не сомневалась, Бобби! Всегда знала, ты-то у меня умный!» Сьюзан расчесывала длинные волосы на прямой пробор, «как глупая хиппушка». Сьюзан не следовало особо радоваться своей тонкой талии и узким бедрам, потому что «рано или поздно она, как все женщины, превратится в «Криско» [5] – консервную банку с жиром».
5
Crisco – торговая марка расфасованного в банки кулинарного жира, выпускаемого компанией «Procter and Gamble».
От своей матери Пэм ругани никогда не слышала. Но ее мать вообще держалась довольно отстраненно и без особой охоты относилась к своим родительским обязанностям. Как будто Пэм – девчонка, часами просиживавшая в местной библиотеке, читая книги и рассматривая рекламные картинки в журналах, в которых была другая жизнь, – как будто Пэм, даже когда выросла, требовала от нее слишком много. Отец же, тихий и бесхребетный, еще меньше годился на роль проводника, который способен помочь дочери преодолеть обычные препятствия на пути взросления. Именно желание вырваться из унылой атмосферы родной семьи заставляло Пэм проводить большую часть каникул у Берджессов, в их маленьком доме на холме недалеко от центра городка. Этот дом был меньше, чем тот, в котором Пэм выросла, хотя и не намного. Но ковры в нем стерлись, многие тарелки треснули, а в ванной облупилась плитка, и это действовало на нервы. Очередное открытие: ее парень из бедной семьи. У отца Пэм был маленький бизнес по торговле канцелярскими товарами, мать давала уроки игры на фортепьяно. Однако дом их в западном Массачусетсе, стоявший на краю фермерских полей, всегда содержался в порядке. Для Пэм это было чем-то самим собой разумеющимся. В доме Берджессов на полу лежал облезлый линолеум, задирающийся по краям, оконные рамы так перекосило от времени, что щели в них приходилось на зиму затыкать газетами, а в единственной ванной стоял унитаз с ржавым налетом по краю и висела выцветшая пластиковая шторка, бывшая когда-то не то красной, не то розовой. Увидев все это, Пэм подумала об одной семье в своем городе – единственной известной ей семье бедняков; на лужайке перед домом у них громоздились ржавые автомобили, дети ходили в школу чумазыми. Пэм в ужасе подумала: неужели парень, в которого она влюблена, тоже из таких? В кампусе он не выделялся среди прочих студентов. Ну да, носил каждый день одни и те же джинсы, но не он один. Комната в общежитии у него была неприбрана и аскетична – как и у многих других парней. Чем он действительно выделялся, так это открытостью, добродушием, легким характером; Пэм и в голову не могло прийти, что он и его противная сестра – из такой семьи.
Впрочем, первоначальный шок быстро прошел. В каждую комнату Боб приносил с собой то, что делало его Бобом. И очень скоро Пэм стало хорошо и уютно в доме Берджессов. По ночам она слышала, как Боб негромко разговаривает с Барбарой – мать и сын часто засиживались допоздна. Они много раз повторяли имя «Джим», как будто старший брат Боба и Сьюзан постоянно незримо присутствовал в доме – так же, как в кампусе Ороно.
Воочию Пэм наконец его увидела в пятницу, ноябрьским вечером, на улице уже стемнело. Джим сидел за столом на кухне, небрежно развалившись и скрестив руки на груди. Он выглядел слишком большим для этого дома. «Привет», – только и вымолвила Пэм. Джим встал, пожал ей руку, а левой рукой пихнул брата в грудь: «Здорово, неряха!»
В первую очередь Пэм испытала облегчение: она не сочла старшего брата своего парня привлекательным, хотя многие девушки не разделяли ее мнения. На ее вкус Джим был слишком шаблонно красив – темные волосы, точеный подбородок; а еще в нем чувствовалась жесткость. Видимо, никто, кроме нее, этого не замечал. Когда Джим подтрунивал над Бобом (так же едко, как Барбара подтрунивала над Сьюзан), Боб только добродушно смеялся. В тот вечер Джим доверительно сообщил ей, кивая на Боба: «В детстве этот тип у меня в печенках сидел. В печенках. Да ты и сейчас у меня вот где сидишь». Боб лишь пожал плечами, безмятежно улыбаясь. «И чем же он так тебя доставал?» «Хотел все как у меня! Хотел есть ту же еду. Мама спросит его, что он будет на обед. Он говорит, томатный суп. А потом видит, что я ем овощной, и требует подать и ему овощной. Хотел носить ту же одежду. И везде ходил за мной хвостом». «Подумать только, какой ужас!» – заметила Пэм, но ее сарказм остался незамеченным – как камешек, отскочивший от ветрового стекла. Джим был совершенно непрошибаем.
В те годы, пока Джим учился на юридическом факультете, он часто приезжал к матери. Пэм видела, что все трое детей Барбары очень привязаны к ней. Боб и Сьюзан подрабатывали в столовой, но оба с готовностью менялись сменами с напарниками и ехали в Ширли-Фоллс, если вдруг кто-то из знакомых собирался в том направлении и мог их подбросить. Пэм умилялась, чувствовала угрызения совести за то, что сама редко навещает родителей, но продолжала всякий раз ездить в Ширли-Фоллс вместе с Бобом и Сьюзан. Сьюзан тогда еще не встретила Стива, а Джим – Хелен, и Пэм теперь понимала, что была не просто влюблена в Боба – он стал ей почти братом, ведь именно в те годы Берджессы сделались ее семьей. Сьюзан понемногу спрятала свои колючки. Часто они все вместе играли в «скрэббл» за кухонным столом или просто болтали, устроившись в гостиной. Иногда они вчетвером ходили в боулинг и потом рассказывали Барбаре: «Боб почти обыграл Джима!» «Он не обыграл меня и никогда не обыграет». Однажды в жутко холодный субботний день Пэм со Сьюзан на маленькой застекленной веранде разглаживали себе волосы – укладывали их на гладильную доску и осторожно водили по ним утюгом, а Барбара ругалась, что они спалят весь дом. Берджессы не разбирались в еде и не проявляли к ней особого интереса. На обед у них мог быть жареный фарш, покрытый не расплавившимся оранжевым сыром, или запеканка из консервированного супа с тунцом, или цыпленок, которого сунули в духовку просто так, без всяких специй и даже соли. Но Пэм обнаружила, что они любят выпечку, и пекла им банановые кексы и сахарное печенье. Иногда Сьюзан помогала ей на маленькой кухне. Все, что они пекли, моментально съедалось с аппетитом, который трогал сердце Пэм. Как будто эти ребята истосковались по сладкому. Барбара не была мягкой со своими детьми, зато привила им глубокую порядочность, свойственную ей самой, и Пэм уважала ее за это.
Джим рассказывал об учебе на юридическом факультете, и Бобби внимал ему, задавая вопросы. Джима с самого начала влекло уголовное право, и они с Бобом обсуждали правила о доказательствах, случаи, когда допустимы показания с чужих слов, как ведется процесс по уголовному делу, какова роль наказания в обществе… Пэм к тому моменту уже осознала свой интерес к науке и представляла общество большим организмом, состоящим из миллионов, миллиардов клеток, поддерживающих в нем жизнь. Преступность она рассматривала как любопытную мутацию. Иногда Пэм робко принимала участие в дискуссиях братьев. Джим никогда не говорил с ней снисходительным тоном, который нередко допускал в адрес Боба и Сьюзан, и это особое к ней отношение всегда удивляло Пэм. Она также удивлялась тому, как странно в Джиме уживаются искренность и высокомерие. Годы спустя, во время процесса над Уолли Пэкером, Пэм прочитала в одной статье о Джиме слова его гарвардского сокурсника: «Джим Берджесс вел себя отстраненно, был непостижимым». Тогда Пэм вдруг поняла то, чего прежде долгие годы не понимала: Джим в Гарварде ощущал себя чужим, и в Ширли-Фоллс его тянуло не только из-за матери – к которой он всегда был внимателен и добр, – но и потому, что там осталось все свое, родное. Родной говор, родные треснутые тарелки, двери, которые так перекосило от времени, что они перестали закрываться. Если в Гарварде у него и были какие-то девушки, он о них помалкивал. Зато в один прекрасный день сообщил, что за отличную успеваемость и уже тогда высокую квалификацию ему предложили работу в окружной прокуратуре Манхэттена. Он собирался накопить опыт судебной практики и вернуться делать карьеру в Мэне.