Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)
Шрифт:
— Черт, что за глупости?! Бандиты виноваты. Гнусность виновата эта бессмысленная, революционная, что вокруг бушует. Ты-то чем виновен? Кто тебе такую чушь сказал?
— Да и так понятно. Если бы меня не прятали… если бы я не бегал, много людей живыми бы остались. Екатерина Григорьевна тоже так думает.
— Она тебе сказала?! Вот сук… сумасшедшая. Нашел кого слушать. Она же—…Герман яростно дернул ремень, сползающий с запавшего живота. — Волчица она, вот кто. Хищница. Только глотки грызть способна. Не слушай ты ее.
— Все мы грешны. Екатерина Григорьевна — честная женщина. Безжалостная, но честная. А вы, Герман Олегович, со мной вовсе как с младенцем говорите, — Прот взял с брички многострадальный пиджак, накинул на костлявые плечи. — Я пойду Павла сменю.
— Эй, — сказал Герман, глядя в перекошенные лопатки. — Я тебя утешать и не думал. Просто нелепо, когда мальчик берет на себя вину за смерть взрослых людей. Мы-то все вокруг, выходит, совершенно безумные и никакой ответственности не несем?
— Вот эта пружина, стопор вкладыша, ох и вредная штуковина, — Пашка осторожно разбирал диск. — Усвистит в кусты, ищи потом.
Герман кивнул, полируя масляной тряпочкой затворную раму.
— Одного не пойму, — продолжал неунывающий Пашка. — Вот — восемь патронов осталось. Ну на хера нам пулемет? Утопить бы его в ручье, да и дело с концом. «Как у кота яйца», надо же. Ну на кой черт мы его чистим?
— Чтобы руки и башка были заняты, — пробормотал Герман. — Ты что, не понял, — внутри нашей амазонки тупомордый фельдфебель сидит. Определенно. Еще хорошо, что ежечасно в харю кулаком не сует.
— За ней не заржавеет, — Пашка хмыкнул. — С фельдфебелями мне служить не довелось, ты уж извини, ваше благородие. Екатерина Григорьевна наша — дивной сложности барышня. Вот скинула галифе, юбочку, кофточку напялила, платочек на голову, ресничками порх-порх, — клянусь, хоть сейчас под венец веди. Что там Москва с Питером, натуральный Париж. Если, конечно, на заштопанную юбку не смотреть. Я ей так культурно комплимент делаю, она губы кривит и меня посылает. По-моему, как раз на французской мове.
— Не удивлен, — Герман принялся вытирать руки. — Ваша Катерина Григорьевна барышня бесспорно образованная, хотя и тщательно это скрывающая. В наше время модно в рукав сморкаться и загибать по матушке в пять этажей. Конъюнктура-с.
— Положим, сморкаюсь я как придется, потому как носовик потерял, — оправдался Пашка. — Насчет загибов, здесь мне до Катерины далеко. С флотскими она корешилась, что ли? Харкается тоже, не дай бог. Но если на нее со спины глянуть… Ты вот мне скажи, кто красивее, нимфа или фемина?
— Фемина по-латыни просто женщина. Так что именуй свою зеленоглазую богиню лучше нимфой — сие означает богиню поля, луга и прочих болот да оврагов. Она, когда ты ее со спины обозревал, ничего не сказала?
— Ничего не сказала, — небрежно сказал Пашка. — Немножко больно сделала.
— И жив еще? Чемпион, однако.
— Где мне, я ведь только слегка французской борьбой балуюсь, — Пашка поиграл мускулистыми плечами. — Мне бы телесной массы поднабрать. Вот как война кончится, всерьез боксом займусь. Полезный вид спорта. Между прочим, господин-товарищ прапорщик, жрать уже весьма хочется.
— А ты, Павел, иди. Наверняка где-нибудь поблизости сочувствующие найдутся. Насыпят борща с верхом. Мяса-то награбленного не жалко, самогона реквизированного — хоть залейся. Для того революцию и делали.
— Ты меня не цепляй. Революцию не для самогона делали. И ты гадов, вроде дядьки Петро, к нам не приплетай. Они враги революции еще поядовитее, чем ваш брат золотопогонник. С вами мы честно штыком да пулей управимся, а с ними еще ох как повозиться придется.
— Возитесь. Вы за четверть самогона друг по другу из трехдюймовок лупить готовы.
— Не, невыгодно. Снаряд подороже «четверти» станет, — Пашка ухмыльнулся. — Ты, Герман Олегович, подумай-подумай да к правильному берегу прибивайся. Ты ведь не из графьев. Ну, отчего тебе умом не принять правильное рабоче-крестьянское общество? Там и интеллигенции место найдется.
— Да пошел ты со своим обществом в три норы с приплодом, чтоб ваши ноги по всей мировой революции…
Пашка слушал загибы, кивал. Потом, когда прапорщик иссяк, рассудительно сказал:
— Ой, не зря мы с тобой, ваше благородие, здесь шляемся. Ума-разума набираемся. Тебя уже послухать приятно. Нет, спасибо Екатерине Григорьевне. А ты не торопись. Ругайся, присматривайся, все одно к Советской власти мыслью придешь.
— Да никогда! Чтоб вы своим портяночным духом удавились, быдловатое племя.
— Ну что ты шумишь? Пацана напугаешь. Спокойнее давай, вот по пунктам разберемся…
Крапивы набрали целый ворох. Помяли, порубили, залили водой. Сидели, почесывались.
— Пашка, кто же она такая? — в очередной раз спросил Герман.
— Да кто ж ее поймет? Слушай, может, лучше и не задумываться?
Катя вернулась уже после полуночи. Вывалилась из кустов, махнула на вскинувшего карабин Пашку:
— Бдите? Хорошо. Как насчет пожрать?
Хромала предводительница куда заметнее, плечо ее оттягивал солидных размеров мешок, опутанный обрывком веревки. Поклажу Катерина с отвращением брякнула у брички. Начала вытаскивать из-под измятого жакета оружие: пару «наганов», «маузер». Села на землю, скептически понаблюдала, как Герман разжигает костерок. Прот уже тащил треснутый, найденный у дороги чугунок. Крошечное пламя наконец разгорелось, чугунок занял свое место. Катя ткнула носком сапога мешок: