Братья наши меньшие
Шрифт:
— Стрелять умеешь? — спросил Лешка.
— В тире пару раз бывал, — выдавил я. — И из воздушки по голубям.
— Хорошо. Теперь, Кирюха, слушай сюда. Ты хороший мужик. На самом деле хороший парень, хоть и ведешь себя обычно, как последний засранец. Я знаю, что ты стал таким после того, как ушла жена. Но я в тебя верю. Ты ведь поможешь Кольке?
Губы у меня дрожали. Я никому не хотел помогать. Я хотел переиграть последние свои поступки, хотел спокойно войти в свою квартиру, пройти, не раздеваясь, на кухню, вытащить из холодильника бутылку и маленькими глотками пить армянский коньяк, не обращая внимания на крики и ругань по соседству. Потом я хотел уснуть. Я хотел, чтобы наутро ко мне постучал
— Поможешь, — решил Леша и исчез.
Завозился за стеной.
Вместо него на меня смотрел теперь Коля Громов. Кепочка сорвалась с головы робота и полетела вниз; ветер подхватил ее, подбросил к серому небу и отнес за. гаражи в сторону Башни.
Левой рукой мальчишка прижимал к груди курицу. Чернильное пятно на ее боку пульсировало часто-часто. Леша Громов сказал из-за стены:
— Когда поймешь, что время настало, — бегите. Я попробую остановить последнего, но не факт, что получится. У тебя есть родственники, Полев? Близкие друзья? Укройся у них, сюда не возвращайся. Никогда. Если придется — стреляй. Попадешь им в лапы — не отпустят. Идеальный вариант — беги в другой город. От этого, вернее всего, скоро не останется камня на камне.
— Я попробую… — пробормотал я.
— Коля… — Громов замялся. — Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, папа, — пробормотал робот.
— Леша… — позвал я.
— Что?
— Как ты думаешь… то, что с тобой происходит, это не из-за того, что я искажал твои имя и фамилию, прибавляя к ним прилагательные «дурацкий» и «глупый»?
— Не тупи, Полев. Прилагательные не могут исказить имя, разве что отглагольные.
— Ы…
Леша замолчал, а мы с Колей прошли в комнату; здесь было тихо и сумрачно. На стене тикали пластмассовые часы-ходики, а больше не было слышно ни звука. Потом за стеной зашуршало. Лязгнула дверь. Раздались два громких хлопка, и я зажмурился. Потом я открыл глаза и стал смотреть на балкон: ждал, что из-за перегородки появится лицо Леши или человека в сером плаще — неважно.
Но ничего не происходило.
Потом на перегородку сел голубь. Был он тощий и грязный; к сизым перьям прилипли остатки прелых листьев, и уличная, пропахшая бензином пыль покрывала его шею. Голубь внимательно посмотрел на меня и яростно крикнул, совсем не по-голубиному. Наверное, так кричат ястребы или какие-нибудь другие хищные птицы.
Голубь взлетел. Вверх, все выше и выше, навстречу стылому небу.
В шкафу я нашел старую спортивную сумку с размашистой синей надписью на боку «Nayke». Спереди же, на кармане, было вышито красными нитками «Adidace». Сумкой я не пользовался, наверное, с института, но сохранилась она хорошо. Единственно, изнутри пропахла луком и водкой; несколько сгнивших луковиц до сих пор валялось на дне как память о последнем походе за город на природу. Если не ошибаюсь, именно тогда Игорек познакомился со своей будущей женой, Наташкой.
Нет, неправильно, они уже были вместе. Точно. В тот день они впервые переспали. Занимались любовью за кустами смородины, а я злился на Игоря, на то, что они оставили нас с Машкой, и угрюмо жевал рыбину, запивая ее теплым пивом. Маше та поездка тоже не понравилась.
Луковицы я выкинул. Взял фотографию-«березку» и положил на самое дно. Старался не смотреть на фото и суетился не по делу, чего-то стыдясь. Рамочку прикрыл обшитой бархатом папкой с документами, туда же сунул конверт с заначкой. Подумав, кинул в сумку пару соевых консервов и пакетики с суповым концентратом. Книжку. Еще одну. Телефонный справочник. Диски с любимой музыкой. Дорогой (правда, давно сломанный) немецкий будильник. Оставшийся от отца бронзовый портсигар с вензелем «Ж. П.», Жора Полев.
Поймал себя на том, что сумка весит уже прилично, и выгрузил будильник, диски и книги. Перекинул ремешок через плечо. Сумка здорово полегчала. Пора уходить.
Коля Громов стоял посреди комнаты, не выпуская Лизу из рук. Вот еще проблема. Оставить курицу? Или Колю? Какое из разумных существ важнее?
— О чем вы думаете? — спросил Коля тихо.
Я не ответил.
Он сделал шаг мне навстречу, сунул руку за пазуху и вытащил альбомный лист:
— Послушайте, я не знаю, о чем вы думаете. Но, пожалуйста, возьмите рисунок. Я нарисовал его и боюсь теперь потерять. У вас он будет в безопасности, правда?
Я взял лист. На нем была изображена птица: перья у нее были кремово-желтые, глаза рубиновые, а краешки крыльев абрикосовые. Птичий клюв занимал пол-листа, а на тело осталось гораздо меньше места.
— Жар-голубь, — сказал Коля Громов. — Я нарисовал его отцу. Он ведь так любил голубей.
— Он любил их есть, — сказал я строго, чтобы у мальчишки не осталось иллюзий на этот счет, — в армянской шашлычной через дорогу или просто дома. В армянской шашлычной он ел их чаще, потому что там голубя можно выбрать самому, еще живого. И при тебе ему свернут шею, а потом приготовят шашлык или голубцы, завернутые в виноградные листья. Подадут крюшон в запотевшем стакане. От крюшона будет пахнуть сивухой, но стоит он дорого — название все-таки не самое обычное. Они всегда подают крюшон после голубцов. Почему-то.
— Неправда, — возразил, повышая голос, робот. — Вы врете! Отец не такой!
— Дети не должны перечить взрослым.
— Я не ребенок. Я робот.
— Не стесняешься так говорить?
— Люди стесняются цвета своей кожи. Языка, на котором разговаривают. Разреза глаз. Мне все равно.
— Ага! Не такой ты ребенок, каким стараешься казаться.
— Я робот.
«Надо его выкинуть, — подумал я. — Слишком здраво и свободно мыслит».
Я не успел как следует обдумать эту крайне привлекательную мысль, потому что в прихожей зазвонил телефон. Звенел он тихо, с натугой, словно обижался за то, что в последнее время я обращался с ним не очень бережно. Брать трубку не хотелось, да и не надо было, но я плохо соображал после приключения в громовской квартире, поэтому послушно потопал в прихожую. Схватил трубку и поднес к уху, а листок с жар-голубем свернул пополам и спрятал под джинсовый ремешок.
— Алло?
— Кирилл?
— Да… Анастасия Петровна. — Звонила Машина мама. Наверное, хочет еще раз намекнуть, чтобы я не мешал Машиному грядущему благополучию.
— Кирилка… Боже мой… тут такое случилось… кто бы мог подумать… Витенька вернулся… избитый, в крови весь, в синяках и шишках…
— Что за Витенька?
— Жених Машин! — со злостью ответила Анастасия Петровна, а потом снова вернулась к стенаниям: — Похитили Машку! Какие-то злодеи на желтой «волге»! Кир, Киренька, зайчик… что ты знаешь об этом, ирод? Ты все подстроил? Зачем ты звонил нам после Нового года? Зачем спрашивал про похищение, гаденыш?..
Я аккуратно положил трубку на место. Еще день назад звонок вызвал бы во мне бурю чувств. А теперь — пусто. Маша пропала по-настоящему. И что? А ничего.
В дверь позвонили.
На этот раз я испугался. Затравленно посмотрел по сторонам, с глупой надеждой глянул на кипы макулатуры в прихожей. Будто за ними можно спрятаться.
Мелькнула мысль переждать звонок.
— Уходите, — прошептал я, упершись лбом в стену. — Пожалуйста. Дайте мне сбежать. Я обещаю, что больше никогда не приду сюда. Все равно тут мне не жить. Так что, пожалуйста, свалите к чертовой бабушке.