Братья Ждер
Шрифт:
— Когда понадобится, хозяин, я достану и рябого петуха, и все остальное.
— Не обязательно рябого, можно и черного.
— Скажи, хозяин, какого именно нужно.
— Черного.
— Хорошо, господин, я подберу черного, — бесстрастно ответил татарин.
В тот день Ждер вновь увидел господаря и обрадовался его приветливому взгляду. Вечером, когда зажгли свечи, он пошел к отцу Амфилохие и держал с ним совет. На этом совете Ждер узнал, что Алексэндрел-водэ прибывает в Васлуйский стан в субботу, девятого июля. Стало быть, в пятницу, восьмого, он, Ждер, должен уехать.
— Будь во всем осторожен и не спеши, — наставлял племянника Амфилохие Шендря, — хорошенько запомни все, что я тебе говорю сейчас и что скажу еще завтра и послезавтра. В пятницу с утра ты пойди помолиться и в тот день блюди пост. Я отслужу молебен, чтобы пресвятая дева ниспослала тебе удачу.
— Сделаю все, как ты велишь, святой отец и дядюшка, — смиренно ответил Ждер. — Однако прошу твое преосвященство вспомнить до отъезда моего, о чем мы с тобою говорили, и решить судьбу атамана Григория Гоголи. Отдай его мне.
— Отпустить его?
— Освободи его, святой отец и дядюшка, пусть он отправится в свой края. Думаю, что он пойдет туда, куда я его пошлю. Ежели ошибусь — не велика беда, тогда мне самому придется сделать то, что я намеревался переложить на его плечи.
— Ионуц, я обещал исполнить любую твою просьбу и слово свое сдержу.
— Тогда, святой отец и дядюшка, отпусти и того старого кривого казака, пусть и он оставит княжескую службу и отправится с Гоголей. Старик может уехать и один, но Гоголе без него трудно придется; у старика умная голова — он может оказаться полезным для атамана Гоголи.
— Сделаю и это, все сделаю для моего племянника, — вздохнул отец Амфилохие.
В четверг, едва занялся день, второй конюший Ионуц Черный спустился с отцом Емилианом в подземелье, где томился атаман Гоголя.
Атаман Гоголя еще больше осунулся от бессонницы и томительного ожидания. Увидев, что к нему идет Ждер, он упал на колени и стал молиться. Войдя в темницу, Ионуц выждал, когда узник отвесит поклоны, и только потом сообщил ему об освобождении и позволил поцеловать полу своей одежды. Он решил, что не стоит повторять то, что было уже сказано в прошлый раз.
— Иди, атаман Гоголя, — сказал он — Я даже не требую от тебя, чтобы ты не забыл, что я тебе говорил.
— Я слышал святые слова. — Григорий Гоголя поклонился. — И крепко запомнил, что должен ждать вестей и знака к Дмитриеву дню.
— Ладно, атаман княжей службы, желаю тебе здоровья и удачи. А когда выйдешь на божий свет, я пошлю к тебе, чтобы ты не скучал, деда Илью Алапина.
Так вырвался Гоголя из мрака темницы, в которой томился. Он выпил сладкого зелья, погрелся на солнце, растянулся на лугу, хорошенько выспался, потом подождал деда Илью, который привел двух коней; затем повернулись они к востоку и перекрестились и наконец вскочили на коней и умчались.
Преосвященный Амфилохие улыбнулся племяннику:
— Думаю, что этих молодцов мы увидим лишь в день Страшного суда.
Утром в пятницу Ионуц Ждер исповедался архимандриту и причастился. В этот день он держал строгий пост, дабы очиститься от всех своих грехов и провинностей. Чувствуя себя просветленным и чистым, как после купанья в Озане, — теперь сумка его грехов была совершенно пуста, — он мог позволить себе, без особой опасности для своей души, сыграть «шутку черного петуха», как он назвал проделку, которую подготовил.
После молитвы господаря, получив еще раз благословение отца Амфилохие, в час, когда день сменяется ночью, Ионуц Ждер двинулся в путь, «подальше от двора», как требовал его дядюшка. Он погнал коня рысью, ни разу не оглянувшись. Теперь он не будет знать отдыха до тех пор, пока не прибудет в далекие, одному богу известные края, к теплому морю, к Святой горе, где в шестистах храмах поют и молятся монахи. Георге Татару скачет вслед за ним, с великой осторожностью храня, как велено ему, притороченную к седлу сумку, с которой он не знает, что делать.
На пути к Святой горе Ждер мог себе позволить лишь несколько коротких остановок. Первый привал удобнее всего было сделать у города Васлуя, возле мельницы деда Иримие, и заодно потребовать выполнения обещания, которое дал ему старый Иримие. Обещание это касалось хорошо сваренной мамалыги из просяной муки мелкого размола, а также плотвы и карасей, пойманных в камышовых зарослях. Дед Иримие хорошо знает, как очистить и как посолить рыбу, а испечь ее на угольях сумеет и Георге Ботезату.
— Что ты с такой осторожностью везешь в сумке, Георге?
— Черного петуха… — не громко и не тихо, ровным голосом ответил Ботезату.
— А карасей и плотву ты умеешь печь на угольях?
— Умею.
Только обрывки такого разговора и могли услышать встречные путники. Ветер уносил слова в сторону. Те же, до кого они доносились, тут же забывали о них. Никто ничего не узнал о двух всадниках, — хозяине и слуге.
А в субботу ночью, в глубокой предгрозовой темноте, Ждер возвратился к облюбованному месту у частокола, возле сараев и других служб. Там был незаметный лаз. Одетый как простой слуга, Ионуц неслышно подошел к конюшням, прижимая к себе сумку. Потом взобрался на сеновал, как будто хотел там переночевать. Оттуда, согнувшись, прошмыгнул на крышу, таща сумку на плече. С крыши он разыскал путь к большому чердаку княжеского дома и нашел «медведицу». Нащупал в ней дыру, привязал к веревке петуха и обломок кирпича и опустил до верхнего колена дымохода. Затем вылез на крышу, и прополз по ней, как кошка, до стены. Подкрался к знакомому окну. Ощупал его и убедился, что с пятницы здесь ничего не изменилось, — крючок был снят, окно плотно притворено, так, как он сам притворил.
Прислонившись к стене под окном, Ждер застыл в ожидании. Он ничего не боялся и ни о чем не думал. Чувствовал себя словно в сказке из детства. Он готов был сразиться с чудищем в облике черной тучи, которое закрывало звезды и, раздуваясь, ползло над городом.
На мгновение окно осветилось пламенем свечи, зажженной слугой Алексэндрела-водэ.
Послышались голоса.
Стало быть, Алексэндрел-водэ готовился ко сну.
Донесся веселый возглас.
Стало быть, Алексэндрел выпил кубок вина, сладкого кипренского вина, которое княжич так любит.