Братья Ждер
Шрифт:
— Нельзя! Мы позовем тебя, когда понадобится.
— Сколько же мне тут стоять?
— Позовем, когда наступит время, — отвечали женщины.
Это всего больше раздражало Симиона: ему приказывают не беспокоиться, тогда как каждый крик Марушки болью отдается в нем самом. Вся душа переворачивается от ее мучений. На лбу у него выступил пот. Симион вышел на крыльцо, уперся лбом в дубовый столб.
Снова крик! Крик смерти разрывает ее…
Такого ужаса он больше не может терпеть. Симион бросился в спальню. И в этот самый момент вопли Марушки смолкли.
Женщины сделали все, что положено делать в таких случаях. Сменили масло в лампадке у иконы богоматери, вставили новый фитиль, Марушке подали стаканчик вина, смешанного со святым маслом, и уговаривали отпить хоть капельку, на лоб положили мокрое полотенце, которое Марушка сразу же сбросила. Цыганка- повитуха просунула голову в дверь и, отыскав глазами нану Киру, знаком подозвала ее.
— За попом послали? — спросила она ее на ухо.
— Нет еще. Сейчас пошлю.
Боярыня Илисафта, услыхав это, всплеснула руками.
— Как же ты могла позабыть, дорогая сватья! Не понимаю!
— Да неужели я виновата, господи прости! — воскликнула Анка. — Есть же и другие в этом доме.
— Разумеется, есть, особенно мужчины, которые не находят себе места, — согласилась Илисафта, вышла и опять набросилась на Симиона. — Пусть кто-нибудь без промедления вскочит на коня, — приказала она конюшему, — и едет за отцом Драгомиром. Пусть поп все бросит и мчится сюда.
— Что случилось?
— Делай, что я велю, не спрашивай. Ничего пока не случилось, все идет, как надо.
Старуха цыганка продолжала поучать пану Киру:
— Как начнутся третьи схватки, спустите ее с постели.
— А зачем? — обернулась Илисафта.
— Так уж у нас заведено, — вздыхает повитуха, — так из века повелось, — рожать младенца на земле.
— Этому я не верю, — не очень решительно воспротивилась боярыня Илисафта. — Я родила четырех сыновей, слава пречистой богоматери, и всех в своей постели, по обычаю молдавских боярынь. Ну, разве только не будет иного выхода и слишком затянутся схватки. Ты лучше принеси хороший камень да оберни его полотенцем, положим ей под поясницу… Ты послал за попом, Симион?
— Послал.
— Ох, что-то я еще забыла! Симион, приготовил ты то, о чем я тебе вчера наказывала?
— Нет, матушка. Будто у меня только эта забота.
— Ах, как так можно? Ступай сейчас же и приготовь.
— Иду, матушка.
— Ступай и не шуми до тех пор, пока я не прикажу.
— Исполню в точности, матушка.
Симион отправился все с тем же озабоченным и испуганным взглядом. Распоряжение матери, о котором он забыл, было тоже связано с Марушкой. Однако то, что велено было сделать, казалось ему, не облегчит подобных страданий. Такие крики, наверно, можно успокоить лаской, а не грохотом! Тем не менее он поспешил выполнить поручение Илисафты. Матушка, по ее собственным признаниям, только так смогла облегчить свои муки, когда рожала Симиона. Ничего плохого не случилось, и она благополучно его родила. Но люди в те времена, думал с сомнением Симион, были покрепче. А Марушка — словно хрупкое дитя. Ох! Много пришлось ему претерпеть от этого дитяти. Но лишь бы поскорее разрешилась она от бремени.
Он ищет Лазэра Питэрела. Посылает за ним. Держит с Лазэром совет, как лучше поступить.
Есть на господарских конюшнях в Тимише (он знает, что есть) маленькая пушечка, не раз возвещавшая о прибытии Штефана-водэ. Напоминает она медную ступу, в которой хозяйки толкут сухари. В ее дне пробита дырочка, через которую едва можно просунуть кончик проволоки. Эта ступа прикреплена обручем к буковому пню. В нее засыпают сколько надобно пороху, затем затыкают паклей, хорошенько утрамбовывают. Когда нужно, чтобы она грохнула, в дырку просовывают раскаленный конец проволоки. Делают это осторожно — при помощи жерди, на расстоянии.
Лазэр Питэрел покорно слушает, потом отправляется разыскивать пушечку, чтобы доставить удовольствие своему конюшему.
— Да какое это для меня удовольствие, побойся бога! — сердито говорит Симион. — Несчастная моя головушка! Мне ничего не надо; только бы покоя, только бы увидеть супругу свою здоровой. Мне-то пушка не нужна!
— Тогда зачем мне ее разыскивать?
— Найди и заряди, так велела матушка боярыня Илисафта. Сейчас здесь она повелевает. Ты разве не слышишь?
Лазэр Питэрел уходит, сокрушенно покачивая головой: «Подумайте, ведь в другое время конюший Симион за целый день не скажет столько слов, сколько сказал сейчас в одну минуту».
А что нужно вон той цыганке?
Ей потребовался плоский и гладкий камень удобной формы, и весом чтоб был он не менее девяти фунтов. Это тоже приказание Илисафты; камень нужен для молодой госпожи, дабы она могла на него опереться во время схваток. Пусть кто-нибудь немедля отыщет такой камень.
И словно из-под земли вновь появился конюший Симион. Ибо вновь раздались протяжные и отчаянные крики молодой боярыни. «Тяжелое наказание определил бог всему женскому племени», — думает Лазэр Питэрел.
Крики стихают. Но не проходит и четверти часа, как возобновляются снова.
Через час или два, когда (в который уж раз!) страшный крик огласил воздух, на крыльцо выскочила боярыня Анка.
— Где конюший Симион? Пусть сейчас же явится конюший Симион. Пусть немедленно придет, — так велит Илисафта.
Но конюший Симион был недалеко. Стоял неподвижно в углу крыльца, и в ушах его звенел этот вопль, терзая ему душу. Он глядел вокруг отсутствующим взором и не понимал, что делалось возле ворот, ведущих к конюшням. А возле тех ворот уже пылает большой костер. В стороне от огня — какое-то странное сооружение, которое со всех сторон рассматривает Лазэр Питэрел и, сердясь, возится с ним.
«Что такое? Кто приказывает немедленно явиться? Куда явиться?»
— Иди за мной, — ласково говорит ему боярыня Анка, — тебя желает видеть твоя супруга.
Сердце конюшего Симиона в страхе забилось: «Может, умирает Марушка?»
— Боже упаси, — с упреком говорит боярыня Анка, — как можно произносить такие необдуманные слова.
Отец Драгомир бормочет молитву у дверей спальни. Он склоняется перед конюшим, несмотря на свою тучность. Его парчовая епитрахиль блестит при свете горящих свечей.