Братья Ждер
Шрифт:
На площади еще продолжалась суматоха, народ наседал со всех сторон, кое-кто попытался пробраться сквозь расстроившиеся ряды, но всадники тотчас вскочили на коней и оттеснили смельчаков назад. Георге Ботезату удалось выбраться из толпы турецких слуг, он подскочил ко мне, взял под уздцы гнедого и повел его в сторону, сначала на то место, где стоял сам, а потом дальше, за спину Храна-бека. Все это, конечно, не прошло незамеченным. Храна-бек искоса следил за мной, потом повернул голову к одному из окружавших его людей и что-то шепнул. Тот шепнул на ухо другому.
— Видел, Ботезату?
— Что видел?
— Что я натворил, Ботезату.
— Видел… — с глубоким сожалением вздохнул Ботезату.
Да и в моем голосе звучала отнюдь не радость, а печаль.
Вновь выступил глашатай и прокричал слова, которые не нужно было и переводить; началась игра с кольцом и копьем между татарскими и турецкими конниками. Одни на всем скаку бросали сквозь кольцо копье, которое называется «джерид», а соперники также на всем скаку пытались поймать его с другой стороны кольца. Быть может, я тоже попытался бы принять участие и в этом состязании, но у меня было тяжело на душе.
Ботезату спросил:
— Ты не голоден, конюший?
А я и позабыл о еде. Но как только Ботезату спросил об этом, перед глазами у меня сразу же возник заезжий двор, который у них называется Гюл-хане, и я увидал, как трактирщик длинным ножом режет подрумяненный кебаб. «Негодный чревоугодник», — сказал бы отец архимандрит. Надо мною навис меч, жизнь моя на волоске, а я услаждаюсь мыслями о Гюл-хане и о кебабе.
Георге Ботезату легонько потянул меня за рукав. Он спешился, спешился и я. Держа коней под уздцы, мы прокрались в сторону. Когда мы выбрались с площади на улицу, зеваки у заборов стали что-то кричать и показывать на меня. Ведь я угостил их занимательным зрелищем, и они радовались, довольные моей ловкостью. А мне их радость была ни к чему, хотел лишь одного — чтобы меня оставили в покое.
Но хотя я был глубоко огорчен, тем не менее у меня просто слюнки текли при мысли о жареном барашке и теплой лепешке. Я так голоден, что даже Ботезату не вижу. Не понимаю, за что господь наложил на меня проклятие, отчего именно в такие минуты мне чертовски хочется есть. В постоялом дворе, куда я так спешу, наверно, найдется и вино с греческих островов, есть там и сладкие плоды, называющиеся арбузами и дынями.
Ботезату набросил мне на голову торбу из-под ячменя. Теперь я похож на турчанку. Но люди, зная, что я «тот самый с площади», все равно бежали за мной, разинув рты до ушей. Тогда я вдел ногу в стремя, вскочил в седло, не сбрасывая мешка с головы, — видел я теперь все, словно сквозь сетку. Повернул в какую-то улочку. Проехав немного, попал в переулочек. Ботезату рядом со мной, тоже на коне. Он отобрал от меня то, что принадлежало ему, то есть торбу из-под ячменя, и взгляд его был все так же грустен.
— Теперь поищем пристанища. Нужно поехать в Гюл-хане — Дом роз, — сказал я.
— Ладно, поедем в Гюл-хане, — вздохнул Георге Ботезату. — Где он?
— Не знаю, надо поискать. Не может быть, чтобы в таком городе, который находится под властью его величества султана Мехмета, не нашлось постоялого двора под таким названием.
— Будем искать, конюший, но как?
— Очень просто, — ответил я, — будем идти и спрашивать, ноги нам даны для того, чтобы ходить, а язык для того, чтобы спрашивать.
Пока мы стояли в переулке под старым каштаном и держали совет, вдруг растворилось решетчатое окно. Окно это было на втором этаже. И там я заметил прелестное создание, глядевшее на меня. Показалось оно лишь на единый миг: в легкой белой одежде, в тюбетейке, отделанной бисером. Алые губы, черные глаза. И только я хотел спросить то, что мне было нужно, на лицо упала чадра, и видение исчезло.
— Это дом правоверного турка, — сказал я, — балкон окрашен в желтый цвет; по словам отца Амфилохие, в такой цвет окрашивают дома только турки.
Повернувшись к открытому окну, я спросил:
— Как нам пройти к Гюл-хане?
— Да кто же поймет по-молдавски в этом городе? — упрекнул меня Георге Ботезату. — Лучше пойдем отсюда и поищем мужчину, ибо только с этими скотами дозволено нам разговаривать в царстве султана Мехмета.
Я спросил снова:
— Гюл-хане? Гюл-хане?
Тут уж не удалось мне попридержать язык; я позабыл и о кебабе, и о дынях: хотел лишь одного — увидеть еще хоть раз в жизни девушку в решетчатом окне. Ибо, судя по всему, она была совсем юной девушкой. Лишь на миг взглянула она на меня, и этого было достаточно. Да, именно тут и находится мой Дом роз. А что, ежели мне хоть ненадолго поселиться в этом городе и захаживать в этот переулок, к тихому дому с желтым балкончиком? Вот бы удивилась матушка, если бы я привез турчанку! Не смейся, матушка! Случаются у меня причуды, особенно в часы опасности.
— Я спросил еще раз — и вновь увидел девушку в окне. Лицо ее все еще под чадрой. Но вдруг она подняла руку и отвела в сторону чадру, чтобы я увидел ее смеющееся лицо.
Она уже хотела что-то сказать, а я приготовился слушать своего толмача Ботезату, как вдруг распахнулись ворота, и два арапа подбежали к нашим коням. За воротами слышался гул голосов. Еще один толстогубый арап вдруг появился в воротах с палкой потолще тех, с которыми обычно ходят люди, а вслед за ним еще один. Я рванул своего гнедого вперед и, не вынимая ноги из стремени, ударил ею в подбородок черного парня, который хотел наброситься на меня. Ботезату вздыбил своего коня, чтобы пугнуть другого парня. Расчистив себе путь, мы пришпорили коней и помчались; но из переулка за нами бросилась гикающая и размахивающая дубинками ватага.
Так мы нашли Дом роз. В конце переулка путь нам преградили вооруженные люди и всадники. Чего они хотели, все эти воины и всадники, которые должны были сейчас смотреть на площади игру в кольцо? Не иначе как намеревались схватить нас. Вот они развернулись, чтобы прижать нас с боков и спереди, а сзади напирали арапы. Я сунул руку за пазуху, хотел вытащить оттуда кинжал, подарок постельничего. Но Ботезату ударил меня по руке. Тогда я повернул коня так, чтобы сподручнее было выхватить саблю у кого-нибудь из тех, кто нападал на нас. Ботезату набросился на меня, одной рукой схватил за плечо, другой стиснул мне левую руку: она у меня сильнее правой. Я почуял, что сверну себе шею, если сделаю еще хоть одно движение. Так я и застыл в объятиях Ботезату. Украдкой оглянулся вокруг и мысленно молюсь, как учили меня в детстве. А Ботезату закричал, позвал на помощь тех всадников, что выскочили нам навстречу. Они выхватили кинжалы и пригрозили арапам с их дубинками. И те и другие что-то галдели. Один из всадников подскочил ко мне и опустил руку мне на плечо, показав тем самым, что я очутился в его власти. Арапы из переулка успокоились и бросили оружие.
Когда всадник положил мне руку на плечо, я сразу же узнал его. Это был тот самый человек, которому Храна-бек что-то шепнул там, на площади. А Ботезату успел меня успокоить.
— Этот человек получил приказ доставить тебя к своему господину. Когда мы удрали с халки, он поехал за нами, но держался поодаль, — хотел разузнать, где наше пристанище.
— На постоялом дворе — в Гюл-хане, в Доме роз, — говорю я.
— Видели они твой Дом роз. Хозяевам его обещали, что гости, подобные тебе, будут должным образом наказаны. Нас сейчас поведут к Храна-беку, и, если признают виновными, его милость Храна-бек прикажет палачу зарезать нас обоих.