Братья Ждер

Садовяну Михаил

— Не греши, дед, — упрекнул я его, — поверь в могущество Христа, владыки нашего.

Старик что-то пробормотал, перекрестился, но не поверил ничему из сказанного мною.

На том склоне скопились сотни подвод со всех концов турецкого царства. Догадывался я, что там были и греки и сербы, а те, что сидели вокруг огня около деда, были из Валахии. Несчастные, измученные люди! Они сидели на земле, уткнувшись головой в колени. Говорили о бесчисленных бедствиях, вздыхали и вздымали глаза к звездам, поплевывали в огонь.

А меня, люди добрые, вновь

подмывала нечистая сила сыграть злую шутку, обругать во весь голос султана, — пусть меня потом ищут арапы и янычары. Но Ботезату, который знает мой нрав, и все понимает, насторожился, уставился на меня жалостливо, покачивая головой, и все толкал меня локтем в бок, под ребра.

— Перестань, Ботезату, а то выпустишь мне кишки.

Он помолился про себя святому Георгию, своему покровителю, и сказал;

— Хоть бы ты, конюший, поскорее возвратился в Тимиш. Тогда можно будет отдохнуть и мне.

Недолго донимали меня блохи на постоялом дворе. Я перекочевал в другой город, затем в следующий, пока не попал на дорогу к Афону. И увидел я, что это священная дорога: по ней уже не двигались ни обозы, ни войска, ни рабы, работавшие в крепостях. Понял я, что и рабы, и обозы, и войска — все поспешают в другую сторону — на запад, а главным образом на север.

Иногда на заставах меня останавливала стража и проверяла мои грамоты. Увидев печать Храна-бека, они склонялись передо мною и пропускали. А когда я оказался вблизи от Афона, никто уже нас не задерживал. Городов на пути оставалось все меньше, реже стали попадаться и села, а потом я не видел даже и домов.

Временами встречались монахи, ехавшие верхом на ослах, обвешанных торбами. Мы начали взбираться по извилистым тропинкам меж дубов. В дубравах этих были построены шалаши, и возле них лежали бородачи в лохмотьях. Они сторожили оливковые рощи и фиговые сады. Когда мы проезжали мимо них, какой-нибудь оборвыш подымал голову и потом вновь опускал ее, подметая бородищей землю перед собой.

Кое-где встречал я угольщиков, которые копошились у своих угольных куч, обложенных землей. Это были бедняги христиане из долин, проводившие тут по десять-двенадцать недель; добыв уголь, они везли его для продажи на базар в Салоники. Сделав привал у этих бедняг, узнал я, что они платят оброк Святой горе. Стало быть, конец нашего пути был близок.

Не знаю, когда и как это произошло, но мы очутились на тропинке, среди высоких, отвесных скал. Наверху простиралась голубая бездна неба, где парил сокол.

Сказал я Ботезату:

— Теперь уже недалеко до Святой горы.

А он ответил:

— Дивлюсь я, конюший, тому, что не встречаем мы ни охраны, ни монахов, ни застав.

— Ботезату, я еще вчера понял, что мы сбились с дороги.

— Тогда вернемся назад, хозяин.

— Нет, пойдем вперед, посмотрим, что нам повстречается.

И мы шли, пока солнце не оказалось в зените, и мы не увидели за открывшейся перед нами долиной сверкающее море, гнавшее к берегам свои волны. Кони цокали по каменистой тропе, высокое плоскогорье переходило в широкую

долину, но все равно казалось пустынным. Я вытягивал шею, надеясь увидеть какое-нибудь строение, хотя бы хижину, а главное — живого человека, с которым можно было бы перемолвиться словом, и кто указал бы верную дорогу. Вдруг из-за нависшей над нами скалы показались четверо мужчин с развевающимися по ветру бородами. Они были в длиннополых серых одеяниях и скуфейках. В правой руке они держали длинные сабли; мне стало не по себе. Рукава у всех четверых были засучены до локтей, так что были видны волосатые жилистые руки.

«Отважные молодцы, — подумал я. — Пожалуй, лишат они нас и жизни и кошелька».

Они что-то приказали нам на непонятном языке. Очевидно, велели остановиться.

— Если не прикажут на моем языке, не остановлюсь, решил я. И даже если будут кричать что-то понятное, тем паче не остановлюсь.

Они закричали на чужом языке. Ботезату понял:

— Говорят, чтобы мы остановились. Что им ответить?

— Скажи им те слова, что произносил Храна-бек.

Татару спокойно ответил:

— Гюзел-гюзел, бре!

Мы не остановились, а напротив, пришпорили коней, чтобы оказаться выше их на просторном плоскогорье. Нападающие так ощерились, что можно было пересчитать все их зубы. Они угрожали, что нападут на нас сверху. Я посмотрел на них с удивлением: все четверо так яростно размахивали саблями, что я даже пожалел их: вот кинут в нас сабли и останутся безоружными.

— Держи аркан наготове, — приказал я Ботезату.

Свой аркан я уже приготовил.

Взобрались мы на плоскогорье, соскочили с коней и двинулись на противников. Они приближались к нам с гневными криками. Я вытащил из-за пазухи итальянский кинжал, Ботезату достал из-за голенища свой нож.

— Халай! Халай! — грозно кричали наши преследователи в длиннополых одеяниях, подбадривая друг друга: — Бей их! Руби каждого на четыре части, а потом и на восемь частей!

Но тут мы бросили арканы и поймали двоих. И когда мы их дернули к себе, они выронили сабли. Ботезату тут же связал одного в кустарнике. Я подтянул второго к крутому склону, и он кубарем полетел под откос; конец аркана я привязал к кусту можжевельника. Потом бросился к двум другим. Татару успел в это время метнуть в одного из них нож и пронзил его. И когда тот, что стоял на ногах, увидел, что я приближаюсь, то вначале хотел броситься наутек, но, увидев в руке моей кинжал, упал на колени и запросил пощады.

— Пойди к нему, Ботезату, и отбери саблю, — приказал я.

Тогда тот сам отбросил от себя саблю, и лицо у него посветлело, когда он понял мое приказание.

— Смилуйся, господин, не лишай меня жизни.

Я крикнул Георге Ботезату:

— Собери и свяжи остальных.

Затем подошел к тому, что стоял на коленях.

— Кто ты такой, что говоришь по-молдавски?

— Пощади, господин; я — грешник, затерявшийся на чужбине.

— Чем ты занимаешься и кому служишь?