Братья Ждер

Садовяну Михаил

Старый Маноле спросил с удивлением и опаской:

— Так вот оно что! А наши боярыни, всезнайки, говорят другое.

— Честной конюший Маноле, — улыбнулся монах, — в Молдове женщины болтают лишнее — и на крестинах, и на свадьбах, и на похоронах.

— И на похоронах… — кивнул конюший Маноле. Но тут же, смутясь, осекся.

Архимандрит снова пристально посмотрел на него.

— Не подумайте только, что из всех молдавских бояр государь только вас, Ждеров, выбрал для славных дел, о коих я сейчас говорил. Тайна давно стала открываться, и я поведал о ней многим боярам. Государь сам открылся и подкрепил свои слова страшной клятвой перед лицом всевышнего: на правом предплечье у

него след огненной печати — знак высокого назначения. Но, оказывается, бояре столь же суетны, как и смерды. Вот уж третий год, как вы, наверное, приметили на челе господина нашего следы печальной думы. Будто отрава точит его. Одолевают его сомнения, душу отягощает мысль о грехах, кои он совершил, как и всякий человек. Но пуще всего тревожит его дума о том, что жирные вельможи погрязли в разврате вот уже двадцать пять лет, с той поры как начались распри и резня меж сыновьями и внуками Александра-водэ Доброго. Пожили бояре в свое удовольствие, покуда не было в нашей земле хозяина. Тогда-то они и привыкли набивать чрево и творить беззакония, позабыв о душе своей. Мало праведных найдется в боярских домах Молдовы. И вот уже три года, как я, видя, что государь смущается духом и сомневается, стал приглядываться к боярам, отбирая немногих, но достойных. Нашел я их и среди старых, однако ж, не в обиду тебе будь сказано, конюший Маноле, их больше оказалось среди молодых. Оттого-то и переполошились старые вороны. А государь велит и дальше отделять пшеницу от плевел. Ты не сердишься, конюший Маноле?

— Не сержусь. Я служу верой и правдой князю Штефану. Пусть скажут о том и сыны мои.

Сыны его не нашли нужных слов. Подойдя к отцу Амфилохие, они приложились к его руке, благодаря за то, что он избрал их для дела, начатого государем Штефаном.

— Я внимательно приглядывался, отбирая молодых сановников и добрых ратников для государя. И понял я также, что ради успокоения князя нужно сделать еще и другое. Петру Арон-водэ, нашедший прибежище в секейской земле, попал в засаду и лишился головы, ибо нельзя было оставить сей побег княжьего древа вблизи молдавских пределов. Хорошо, что так свершилось. Но иные сановитые опальные бояре скрываются в Польше, Возможно, господарь соизволит напомнить вам о них. А я послушаю, что вы ему на это ответите. И будут вам от него и другие повеления.

Последние слова благочестивый Амфилохие проговорил торопливо. Слух его, ловивший каждый звук за стеной, различил шаги князя, приближавшегося по дворцовым переходам. Послышались легкие шаги отроков. Стражи стукнули копьями о каменные плиты пола. Рында открыл снаружи дубовую дверь.

Лицо князя, казалось, немного просветлело. «Может, он хорошо выспался. А то просто радуется, увидав верных слуг своих», — дерзко рассуждал Ионуц.

Штефан-водэ был в кафтане коричневого сукна и сафьяновых сапожках. Голова была не покрыта. На груди его висел золотой крест, на коем распятое тело Христа изваяно было из оникса. То был первый дар царевны Марии, остаток прежних сокровищ Комненов.

Ждеры преклонили колени и поцеловали руку господаря. Затем, поднявшись, отступили к двери.

Князь опустился в кресло и сурово взглянул на них. Преподобный Амфилохие смиренно поклонился, прижав руки к груди, и сделал два шага к двери, глядя искоса на господаря.

— Останься, святой отец, — молвил князь.

Амфилохие Шендря вернулся на свое место у иконостаса. Лишь тогда господарь заговорил.

— Знает ли старый боярин и друг наш, зачем я призвал к себе его сыновей? — спросил он.

— Знает, что ты призвал их, государь, служить в крепости, и радуется.

Князь улыбнулся и кивнул.

— Нам нужны добрые воины, конюший Маноле, — обратился он к старику.

—

Государь, — ответил тот, — сыны мои для того и родились.

— Приятно слушать такие речи, друг наш честной конюший. Настанет время, когда понадобятся люди крепкие и бесстрашные. Господь велит готовиться к священной войне. И рядом с нами должны быть только те, что не ведают сомнений. Среди них чаю видеть и сынов твоих. Я хорошо узнал их. Жизнь свою я прежде всего вверяю им.

— Славный государь, покуда они дышать будут, не сомневайся в них.

Князь опять кивнул, довольный словами старика.

Внутри у Симиона все напряглось, как струна. Ему тоже хотелось заявить о своей непоколебимой верности, но от волнения он не мог произнести ни звука. Зато Маленький Ждер снова обрел дар речи: вытаращив глаза, он собрался с духом, чтобы заговорить.

— Ионуц Черный желает что-то сказать, — заметил с улыбкой князь.

— Преславный государь, — смело заговорил Маленький Ждер, решивший напомнить о своих друзьях, — ты изволил призвать двух охотников, сыновей старшины Кэлимана. Они здесь и дожидаются твоего милостивого зова. Это усердные и достойные мужи. Оба они крепки духом, как никто из слуг твоей светлости.

— И то верно: кажется, мы их тоже позвали. Ведь мы звали их, отец Амфилохие?

— Звали, государь. За ними-то я и собирался сейчас сходить. Небось заждались, подпирая стену дворца.

Ионуц рассмеялся.

— Преславный государь, если один покрепче упрется, так она рухнет.

— Кто же именно, друг Ионуц?

— Онофрей Круши-Камень, государь. А второго зовут Самойлэ Ломай-Дерево.

Князь рассмеялся. Архимандрит вышел за сынами Кэлимана и вскоре привел их к дверям часовни. Остановившись, он сказал им:

— Слушайте меня, чада мои. Как только войдете в комнату, не забудьте преклонить колени перед государем и поцеловать ему руку.

Братья одновременно кивнули, пробормотав что-то невнятное. Затем нагнули головы, точно собирались вышибить дверь. В это время рында открыл ее. Сыны Кэлимана остановились в нерешительности.

— Входите! — приказал им Амфилохие Шендря.

Войдя в часовню и увидев иконостас, братья торопливо перекрестились. Затем, подняв глаза, обнаружили слева от себя приятеля своего Ионуца и воспрянули духом.

— Ионуц, а сам-то государь где? — осведомился Онофрей.

— Тут он.

Они повернули головы направо и увидели сидевшего в кресле князя Штефана. С минуту они колебались, не зная, как лучше поступить, затем бухнулись на колени. Плиты задрожали. Самойлэ рассудил, что князь слишком далеко, и протянул руку, чтобы пододвинуть кресло поближе к себе. Но догадливый Онофрей Круши-Камень нашел более подходящий выход. Он пополз к креслу на коленях, и Самойлэ последовал за ним.

— Слушайте, достойные служители, — обратился к ним князь, — вы — лучший дар, который мог мне сделать старшина Некифор.

— Старшина Некифор — наш, стало быть, родитель, — начал было Онофрей.

Ждеры сделали ему знак молчать.

— Молчу, молчу, — пробормотал он.

Князь велел им подняться и подождал, пока они успокоятся.

— Честной конюший, — обратился он затем к старому Ждеру, — выслушай мое желание и проследи, чтоб оно было выполнено. Ровно через неделю, то есть в пятницу одиннадцатого сентября, мы выйдем охотиться на зубров под горой Чахлэу. Старшине Кэлиману велено быть в Хангу в четверг вечером с гончими и десятью старшими охотниками. Мы тоже будем там вечером в четверг с немногими боярами. Вот эти верные мои слуги будут нас сопровождать. На утренней заре в пятницу старшина Некифор поищет следы зверя, после чего мы выйдем с охотниками и псами. А где сделать полуденный привал, — там видно будет.