Братья
Шрифт:
В коридоре лежала рыжая танцовщица, другие пытались привести ее в чувство. Горела тусклая дежурная лампочка, и черные длинные тени танцовщиц плясали на стене как черти в преисподней.
Гравеса шатало.
– Что это, господин штурмбанфюрер?
– спросила одна из танцовщиц, обратив к нему желтое безжизненное лицо.
Голос слабо пробивался сквозь звон разбиваемой тарелки. Гравес скорее угадал, чем услышал вопрос. Он хотел сказать: "диверсия", но губы не разлипались и получилось невнятное мычание.
– Вы весь в крови.
Он посмотрел на свои ладони. Они
– И лицо тоже…
Что эта дура шепчет? Не может говорить громче!… Где Гертруда?…
Гравес осторожно ощупал себя, расстегнул кобуру, достал пистолет, зловеще блеснул черный ствол.
Танцовщица в ужасе отшатнулась, закрыла лицо локтем, защищаясь от выстрела.
Но штурмбанфюрер уже не видел ее, двинулся мимо, к двери артистической. На окровавленном лице его белыми пятнами выделялись остановившиеся выпуклые глаза.
Он открыл дверь артистической. Под потолком горела лампочка вполнакала. В желтом неверном свете он увидел малиновую рубашку Федоровича, сложенные на коленях желтые тонкие руки Гертруды, она сидела на стуле. Черного Флича. Пре-ис-подняя! Он увидел их сразу всех трех, расстояния между ними как бы не существовало, словно они не были во плоти, а нарисованы на большом желтом листе бумаги.
Он сделал шаг вперед. Его мутило, снова тяжелый ком подступил к горлу, но он мотнул головой, останавливая его.
Значит, Гертруда жива. Все трое живы. Знали. Знали!… Сейчас он с ними рассчитается. Ах, как это просто, выстрелить. И она даже мучиться не будет. Просто сползет со стула. А в голове маленькая дырочка. Она даже не обезобразит Гертруду. А?… Смерть - избавление. А он, Гравес, останется, и его будут таскать по канцеляриям, его разжалуют, его пошлют на фронт. Смерть - это мало. Малая цена… Почему Гертруда смотрит спокойно и нет страха в ее глазах? Очищающего страха? Сколько он видел глаз на допросах! Голубых, серых, синих, карих, черных, в крапинку, видел, как расширялись зрачки перед НЕИЗБЕЖНЫМ, как глаза кричали от страха!… Сейчас он наведет на нее пистолет, мушку между ее прекрасных глаз. И зрачки их станут большими!…
Гравес уже не видел ни малиновой рубашки, ни черного фрака. Он видел только желтое в желтом свете спокойное лицо Гертруды и серые широко поставленные глаза, в которых было непостижимое спокойствие. Дьявол в обличье женщины! Преисподняя!
Гравес медленно стал подымать пистолет. Ноги, живот, грудь, лицо. Вот она - переносица.
– Гертруда… - он почти не слышал своего голоса, разбивали тарелку.
– Гер-тру-да, это - ваша работа. Это - вы!…
– Что с вами, господин штурмбанфюрер? Вы ранены?
Вот же она! Рядом! Перед ним! Почему ж голос ее доносится издалека? А может, это не она спросила?
– Это - вы-ы!… - Он не сомневался, нет, он не сомневался. Сейчас лицо ее исказится от страха, она закричит, закричит, и тогда он выстрелит.
– Это - вы, Гертруда!
– Гравес, вы бредите, - сказала Гертруда Иоганновна
Страх испытал Флич. Даже не страх, а ужас. Выстрелит. Штурмбанфюрер выстрелит… Ужас сковал его на мгновение, рукой не шевельнуть. Делай что-нибудь, делай, пока не раздался выстрел… Отвлеки!
Флич внезапно взвыл как-то страшно, как собака, которую ударили, резким движением прижал пальцы к губам и начал быстро вынимать изо рта цветную шелковую ленту. Казалось, лента льется на пол сама, меняя цвета, - синяя, красная, желтая, зеленая.
Гравес повернул голову на собачий вой и смотрел на ленту, как завороженный. Он не понимал, что происходит, он забыл, что Флич - фокусник. А лента падала к ногам Флича и собиралась легкой пестрой горой.
И вдруг словно клещи сжали руку с пистолетом, пальцы вплющились в рукоятку. Гравес застонал и дернул руку, но клещи не отпускали. Надвинулось что-то большое, малиновое, светлые глаза на обросшем лице приблизились. Он видел тонкие красные жилки на белках, и было в тех глазах НЕИЗБЕЖНОЕ. И ему стало страшно. Он хотел крикнуть, но крик застрял в горле, вырвался не то хрип, не то стон.
А НЕИЗБЕЖНОЕ поворачивало его руку с пистолетом дулом к его груди, к его сердцу. Гравес задохнулся от ужаса. Выстрела он не слышал, обмяк и рухнул на пол.
Федорович утер взмокший лоб малиновым рукавом и перекрестился:
– Прости, господи, мое прегрешение!
Гертруда Иоганновна увидела, как стена метнулась к потолку, потеряла сознание и стала сползать со стула. Флич поддержал ее.
– Дайте воды.
Федорович схватил графин и трясущимися руками стал лить ей воду в рот прямо из горлышка.
В коридоре послышался топот. В дверях появились эсэсовцы.
Часть вторая. ЗАМКНУТЫЙ КРУГ.
Если бы друзья спросили Павла, какой город Берлин, большой или маленький, - он бы затруднился ответить.
Берлин был очень большим, если судить по тому, как долго катил автомобиль сначала мимо маленьких домиков окраины со стрижеными палисадничками за низенькими металлическими заборчиками, потом мимо прокопченных фабричных кварталов, где за высокими каменными стенами над кирпичными коробками цехов вздымались дымящие трубы, мимо серых казарм с часовыми у ворот, через железнодорожные переезды с черно-белыми шлагбаумами, потом потянулись улицы с добротными многоэтажными домами вперемежку с ухоженными скверами. Долго ехали.