Братья
Шрифт:
– Скажите, господин доктор, вы покинули Гронск двенадцатого июня?
– Да. Именно двенадцатого июня.
Доппель насторожился. К чему клонит Витенберг?
– Вы не заметили ничего особенного в поведении фрау Гертруды или кого-либо из ее окружения? Ведь у нее были свои люди, друзья, служащие.
– Да. Безусловно. Ничего особенного. Правда, она была несколько возбуждена, в связи с отъездом своего сына Пауля вместе со мной в Берлин.
– Она не хотела этого отъезда?
– Нет-нет, она охотно отпустила его. Он даже
– Убежал?
– Да. К маме. В сущности, он еще мальчик. Пятнадцать лет. Он испугался разлуки, хотя мечтает стать бригаденфюрером.
– Похвальная мечта. Значит, ничего особенного в тот день вы не заметили. А накануне?
– Ничего. Все шло своим порядком.
– Господин доктор, а почему вы покинули Гронск именно двенадцатого?
– Я бы уехал раньше, но задержался мой преемник. Пока передавал дела.
– А позже?
– Доктор Розенберг торопил.
Витенберг поднялся и прошелся по кабинету.
Доктор Доппель следил за ним взглядом, выражавшим понимание и готовность отвечать на любой вопрос. А сам думал: "Куда он клонит? Вопросы не относились к делу о хищении продовольствия. При чем здесь Гертруда? Или он расставляет ловушку? Такое впечатление, что он знает что-то, чего не знаю я".
Витенберг остановился у стола, побарабанил пальцами по столешнице, оклеенной зеленым сукном. Звук был мягким, едва уловимым.
– Доктор Доппель, когда вы последний раз получили корреспонденцию из Гронска?
– Ни разу. Это меня начинает тревожить.
Витенберг посмотрел на него в упор.
– Значит, вы ничего не знаете?
– Не понимаю, о чем вы, господин Витенберг…
"Так я и предполагал, что он знает что-то, чего не знаю я".
Витенберг снова сел за стол, порылся в папке и положил перед Доппелем фотографию. Стена. Окна без стекол. Сорванные рамы. Между оконных проемов зияет брешь. Торчат неровные кирпичи.
– Не узнаете?
– Н-нет…
– Это стена ресторана вашей гостиницы.
Доппель непонимающе посмотрел на Витенберга, потом перевел взгляд на фотографию.
– А это что?
– он ткнул пальцем в пролом.
– После вашего отъезда двенадцатого июня, в двадцать один час неизвестными лицами произведен взрыв в ресторане. Погибло много наших людей. В том числе бригаденфюрер Дитц.
– Боже!
– только и смог произнести Доппель. Во рту и в горле стало сухо, язык словно распух.
– Разрешите глоток воды, - добавил он, не узнавая собственного голоса.
Витенберг кивнул. Доппель услышал за спиной бульканье, подошел невзрачный человек со стаканом. Доппель выпил воду залпом. Рука тряслась.
– Боже!
– повторил Доппель.
– Наши люди ведут расследование на месте. А я вынужден был побеспокоить вас здесь.
– Боже, какое несчастье!
– И внезапно Доппель сообразил, что и он мог оказаться в ресторане, не покинь Гронска днем. У него непроизвольно
– Вот нас и интересует, почему вы уехали днем двенадцатого?
Доппель уже жалел о вырвавшихся словах и сердился на себя за несдержанность. Лучшая оборона - наступление, поэтому он спросил прямо:
– Вы подозреваете меня?
– О нет, доктор Доппель. Просто требуется распутать маленький узелок, который завязался сам собой. Мы с вами его распутаем.
– А Гертруда… фрау Копф жива?
– Да. Она не пострадала.
– А штурмбанфюрер Гравес?
– Застрелился. При весьма странных обстоятельствах. Застрелился не сразу, а прошел сначала в комнату, где находилась фрау Копф. И там застрелился.
– Вы подозреваете фрау Копф?
– Мы подозреваем всех, - жестко сказал Витенберг. Он уже не улыбался.
Только не фрау Копф!
– воскликнул Доппель, стараясь в интонацию вложить всю свою убежденность. Он уже сообразил, какая беда нависла над ним, над его репутацией, над его карьерой. Никто не поверит, что он причастен к диверсии, но имя его так или иначе будет фигурировать во всей этой истории. Будет фигурировать. В связи с Гертрудой. Она тоже никакого отношения не может иметь к взрыву. Он в этом убежден. Не станет же человек взрывать собственное благополучие! Подвергать опасности свою жизнь и жизнь детей. Гертруда прекрасно понимает, что здесь, в Берлине, не пощадят Пауля. Надо убедить службу безопасности в невиновности Гертруды. Спасти ее. Спасая ее, он спасает себя.
– Господин Витенберг, я потрясен.
– Понимаю вас, доктор, и сочувствую.
– Дело не в потерянных деньгах, хотя я вложил в гостиницу немало. Я готов вложить в десять раз больше! Это не только мое горе.
– Доппель постучал пальцем по фотографии.
– Это горе рейха. Я уверен, что фрау Копф переживает это так же, как мы с вами. Она - немка до мозга костей!
– патетически произнес Доппель и опустил голову, склоняясь под бременем внезапного горя. Потом добавил обычным тоном: - Одного не понимаю: почему она мне не сообщила о несчастье?
– У нее не было времени, господин доктор. Арестованные лишены возможности сношений с внешним миром.
– Арестованные? Вы хотите сказать, что фрау Копф арестована?
– Господин доктор, вы - известный юрист. Будьте объективны. Поставьте себя на место службы безопасности. И потом у нас есть основания подозревать ее в двойной игре. Вы утверждаете, что она - немка до мозга костей, преданная делу фюрера, а между тем она покрывала еврея, выдавала его за француза.
С этим Витенбергом надо держать ухо востро. У него, вероятно, запасено еще немало сюрпризов. Ни в коем случае нельзя с ним соглашаться. Этот, за столиком, записывает каждое сказанное слово. Потом они будут анализировать, истолковывать, делать выводы. А может быть, кроме стенограммы, включена и звукозапись.