Братья
Шрифт:
— А что до этого Карева… то есть до музыки… Так это — не наша музыка. Плохая музыка. Плохая музыка, — повторил он, упирая на каждый слог.
Арсений Арсеньевич пожал плечами.
По его мнению, концерт Никиты Карева был просто великолепен.
…В самом деле, концерт был великолепен.
Никогда Никита не ощущал вокруг себя такой безоблачной чистоты, как в эти дни, после концерта.
Он попал к Ирине только на третьи сутки, нагруженный веселой и легкой кладью толков, пересудов, восхищения, приветствий. Помолодевший и живой, он перебирал
Никита взбежал по лестнице, нетерпеливо дернул звонок. Уже раздеваясь, он впопыхах спросил прислугу:
— Ирина Матвеевна дома?
Если бы ему ответили — нет, он, кажется, все равно побежал бы к ней в комнату.
Но он увидел Ирину раньше, чем ожидал: она шла через приемную.
Никита бросился навстречу с протянутыми руками.
— Ирина, здравствуйте! — крикнул он.
Почти не замедляя шага, она подала ему руку и тотчас вырвала ее.
— Проходите ко мне, я сейчас вернусь, — сказала она.
— Никита остановился посредине пустой комнаты. Не в первый ли раз он попал сюда? Золотые рамы картин строго поблескивали на стенах, рояль отражал черным кузовом кривые спинки стульев, чинно расставленных у подоконников. Было очень тихо, и тишину подчеркивало солнце, неохотно, вполтона светившее в окна.
Никита медленно прошел в комнату Ирины. Через минуту она вернулась.
— Я так рад, что наконец с вами, — сказал Никита.
Ирина ответила не сразу. Войдя, она не взглянула на Никиту и остановилась вполоборота к окну. Солнце падало ей в лицо, Никите видны были ничтожные движения ее прямых, низко опущенных над глазами ресниц, ее тонких прозрачно-розовых ноздрей.
— По всему видно, что рады, — произнесла она, скупо приоткрывая губы.
— Я был счастлив, когда к вам шел, и только теперь… Что случилось, Ирина? Почему вы…
— Ничего не случилось, все очень хорошо. Вы так спешили ко мне, что я имею счастье видеть вас ровно через неделю после концерта.
— Ирина, всего три дня…
— Все равно, три дня. Папа тоже говорит, что это очень мило с вашей стороны.
— Послушайте, Ирина. За это время было столько встреч. Меня просто закружили. Я хотел накопить и передать вам решительно…
— Каких встреч? — резко оборвала Ирина. — О каких встречах собираетесь вы говорить?
Она обернулась к Никите и жестко, вызывающе глядела ему в глаза.
— Что произошло с вами? — спросил он, стараясь отыскать в ее лице какую-нибудь тень шутливости или насмешки.
— Извольте сказать, о каких встречах намерены вы говорить? Ну, отвечайте же, говорите!
— Я хотел рассказать обо всем, что… Но вы не даете мне раскрыть рта.
— Пожалуйста. Вы хотите рассказать об этой женщине, которая преподнесла вам цветы? Но мне нет до нее дела. Не трудитесь. Я не собираюсь выслушивать
— Ирина!
— Вы, конечно, всю неделю были окружены… разными этими…
— Что же это наконец, Ирина? — горячо перебил Никита.
Она шагнула к нему, теребя свои пальцы, смуглость ее лица как будто исчезла, нетерпеливое ожидание выражал весь ее хрупкий, узенький стан, чуть наклоненный вперед.
— Скажите мне правду, — торопясь, проговорила она, — вы виделись с ней после того?
— Я столкнулся случайно, на улице.
— Так я и знала! — воскликнула она. — И, разумеется, случайно.
Она стремительно отошла в дальний угол комнаты, став к Никите спиной.
Он не мог бы решить, что волновало его в эту минуту больше — изумление или радость. Он хотел кинуться к Ирине, чтобы схватить ее, повернуть к себе лицом, но вдруг до него долетел всхлипывающий, задушенный и слабый голос:
— Зачем вы мне солгали?
— Солгал? — громко вырвалось у него, и он поднял голову, повернул ее вбок, точно прислушиваясь к незнакомому и пугающему звуку.
— Зачем вы сказали мне… тогда, год назад… в саду, что она умерла!
Плечи Ирины подпрыгивали, как у плачущего ребенка — угловато и неровно, локти как будто еще больше заострились.
— Я сказал вам чистую правду! — воскликнул Никита. — Анна действительно умерла!
— Значит, это — другая?! — быстро спросила Ирина.
Обернувшись, она опять взглянула на Никиту в упор. Испуг и обида неузнаваемо изменили ее лицо, и слезы, как очки — от солнца, стеклянно поблескивали на глазах.
— Другая? — повторила она шепотом.
— Разумеется, другая! — нарочно грубо выговорил Никита. — Но выслушайте наконец, Ирина. Ведь все это страшно просто. И глупо. Вы сами будете смеяться, когда узнаете.
Он подошел к ней ближе, протянув руки, но словно боясь испугать ее своим прикосновением.
— Это — моя давняя, совсем давняя знакомая. Я встречался с ней раз в три-четыре года. Матвей должен знать ее, по крайней мере — должен был слышать ее фамилию. Это не важно. Словом, в детстве, почти в детстве, я действительно… Она мне тогда понравилась, понимаете? А потом… Она мне совсем чужой человек. И даже… Хотя нас, конечно, связывает, что тогда, в юности, мы так встретились. Она меня тогда очень поразила. Да и сейчас поражает… Но не в том смысле, нет! Даже как-то отталкивает. Ее преследования…
— Она преследует вас?
— Я, может быть, не так говорю. У нее странная, очень настойчивая мысль, что она как-то создана для меня, предназначена мне, понимаете? Поэтому, при каждой встрече с ней, мне кажется, что она преследует меня.
— Бедный, — вставила Ирина.
— Здесь нет ничего достойного сожаления. Я сам себе часто хочу объяснить, как случилось, что она всегда в наши встречи говорит об одном и том же. Я не понимаю ее. Удивляюсь ей. Она чужой мне человек, а вот может же случиться такое впечатление, как у вас, будто… Это просто… не знаю…