Браво-Два-Ноль
Шрифт:
Снова прогремели выстрелы в воздух, и меня охватило беспокойство, что скоро солдатам надоест целиться в облака. У меня мелькнула совершенно бестолковая мысль, что стрельба в густо населенных кварталах неизбежно должна привести к человеческим жертвам. Пуля, падая вниз, теряет энергию, но все-таки сохраняет убойную силу. Несомненно, и этих убитых тоже постараются свалить на меня.
Я гадал: как намереваются поступить солдаты? Просто отдать меня на растерзание толпе? «Ребята, лучше убейте меня прямо сейчас», — мысленно обратился к ним я. По мне было бы лучше, чтобы это сделали солдаты, а не толпа. Наконец солдаты начали разгонять толпу. Я испытал огромное облегчение. Всего несколько минут
Я лежал на животе на полу джипа, со связанными за спиной руками, и меня стали вытаскивать из машины за ноги. Крики и вопли стали громче. Я полностью сосредоточился на том, чтобы выглядеть сломленным и покалеченным, пытаясь сообразить, как мне защитить лицо, когда я упаду с высоты двух футов на щебенку. Решение заключалось в том, чтобы исхитриться перевернуться на спину, поскольку в этом случае я смогу держать голову приподнятой. Я едва успел это осуществить. Я приподнял голову, и всю силу удара от падения принял затылок, сдетонировав взрывом боли внутри черепной коробки. У меня перехватило дыхание. Солдаты строили из себя суперменов, махая руками и торжествующе потрясая в воздухе «Калашниковыми» в духе Че Гевары. Они изо всех сил красовались перед девчонками, эти местные пижоны, и я решил, что сегодня вечером их будет ждать заслуженное вознаграждение.
Как оказалось, машина остановилась метрах в пятнадцати от больших ворот в стене высотой метра три. Я предположил, что за стеной размещается какая-то воинская часть. Меня поволокли за ноги на спине к воротам. Я выгнул спину, стараясь не ободрать руки о щебенку. Вокруг по-прежнему царила всеобщая истерия. Мне было страшно: я боялся неизвестности. Похоже, эти люди совершенно не владели собой.
Наконец меня втащили внутрь, и ворота с грохотом захлопнулись за нами. Я увидел просторный двор, окруженный зданиями. Игра в героев тотчас же закончилась; солдаты рывком подняли меня на ноги и потащили вперед. Мне нужно было какое-то время, чтобы оглядеться вокруг, подстроиться. Если строить из себя крутого, выпячивать грудь и посылать всех куда подальше, меня снова изобьют, а это будет только во вред. Если же притвориться подавленным и сломленным, это произведет тот самый эффект, которого и добивались иракцы. Настала пора оценить полученные травмы. Мне нужно было выглядеть слабым и беспомощным, полностью растерянным и не имеющим понятия, как себя вести. Помимо всего прочего, такое поведение позволяет сберечь остатки сил, которые понадобятся для побега — а именно он и является первоочередной задачей.
Мне показалось, что я благополучно сдал первый экзамен. Я оказался в новом мире, еще одна драма осталась позади. Странно, но теперь, когда местные жители не могли больше ничего мне сделать, я чувствовал себя чуть ли не в полной безопасности. Перспектива остаться в руках разъяренной толпы казалась мне гораздо более страшной, чем все то, что могли сделать со мной собратья-солдаты. Преувеличенно прихрамывая, ежась и кашляя, я громко стонал всякий раз, когда ко мне прикасались. Наверное, со стороны должно было казаться удивительным, что я вообще до сих пор жив. Мое физическое состояние действительно было ужасным, однако рассудок по-прежнему продолжал четко функционировать, а это как раз то, что нужно скрыть от врага в первую очередь.
В течение нескольких минут я стоял, окруженный кольцом солдат. Прямо передо мной была заасфальтированная дорога, ведущая к зданию, до которого было метров сто. Справа стояли углом здания казарм, а перед ними росли редкие деревья.
Затем я увидел какого-то беднягу, лежавшего на траве на животе, со связанными вместе руками и ногами, словно цыпленок. Несчастный старался как мог поднимать ноги, чтобы ослабить нагрузку на голову. Несомненно, его хорошенько избили. Его голова распухла до размеров футбольного мяча, а порванная одежда была перепачкана в крови. Я не мог разглядеть ни цвет его волос, ни даже то, какой расцветки его форма. На мгновение пленник приподнял голову, мы с ним встретились взглядами, и я понял, что это Динджер.
Глаза человека так красноречивы. Они могут сказать о том, что он пьян, что он блефует, что он насторожен или счастлив. Глаза являются окном, через которое можно заглянуть в рассудок. Глаза Динджера сказали мне: все будет хорошо. Он даже слабо улыбнулся мне. Я как мог улыбнулся в ответ. Мне было жутко страшно за Динджера, потому что он находился в таком ужасном состоянии, однако я был бесконечно рад видеть его, сознавать, что он разделит со мной обрушившиеся на нас невзгоды. Чисто эгоистически я злорадствовал по поводу того, что не меня одного взяли в плен. В противном случае насмешки по возвращении в Херефорд были бы просто невыносимыми.
Обратная сторона радости видеть Динджера заключалась в осознании того факта, что следующим буду я. Ему действительно очень здорово досталось, однако физически он гораздо крепче меня. Я вдруг подумал о том, что, возможно, мне не суждено дожить до сегодняшнего вечера. Если так, я хотел побыстрее покончить со всем.
У дерева, под которым лежал Динджер, курили двое ребят с автоматами. Они не бросили сигареты, даже когда из штаба появились два офицера со свитой и направились к нам. Я стоял на месте, подчеркивая свои травмы, действуя по принципу, что ты ничего не знаешь до тех пор, пока тебя не заставят вспомнить. Мысленно я приготовился к новому раунду побоев. Когда офицеры приблизились ко мне, я стиснул зубы и сжал колени вместе, защищая пах.
Местные части понесли большие потери, и не вызывало сомнений, что эти хорошо одетые офицеры, одни в полевой камуфляжной форме, другие в оливковых мундирах со звездами на погонах, были не в восторге от этого. Мне подняли голову, и один из офицеров ткнул меня кулаком в подбородок. Закрыв глаза, я приготовился к удару, которого так и не последовало.
Другой офицер начал что-то говорить, и я приоткрыл один глаз, чтобы разобраться, в чем дело. Тот офицер, который меня ударил, теперь приближался ко мне с ножом в руке. Ну вот, подумал я, сейчас он продемонстрирует рядовым свою крутость. Засунув лезвие снизу под мою куртку, офицер дернул его вверх. Куртка распахнулась.
Рядовым было приказано меня обыскать, но они понятия не имели, как это делать. Должно быть, они наслушались каких-то бредовых историй про взрывные устройства, которые позволяют в случае захвата в плен покончить с собой, убив при этом максимальное количество врагов. Обнаружив у меня в карманах два карандаша, солдаты долго изучали их так, словно те содержали мышьяк или ракетное топливо. Один из них срезал с меня идентификационные бирки. Без них я сразу же почувствовал себя голым. Что хуже, я стал безликим, человеком без имени и фамилии. Забрав мои бирки, солдат словно отнял мою личность.
Двое других солдат сняли шприц-тюбики с морфием, висящие у меня на шее, и показали жестами, как вкалывают их себе в вены. Они были рады до смерти. Я заключил, что сегодня вечером они точно «наширяются». В специальном карманчике на рукаве куртки у меня лежала зубная щетка, но ее солдаты не тронули. Вероятно, они не поняли, что она там делает. А может быть, если принять в расчет вонь, исходившую от толпы на улице, они просто не знали, что такое зубная щетка. Так или иначе, солдаты предпочли не рисковать. Они заставили меня достать щетку самому.