Брайтон бич авеню
Шрифт:
Уже одна эта операция обеспечивала безбедное существование в Америке, но Валерий стремился к большему. Серьезные деловые круги в кооперативном движении, совместных предприятиях и стремительно набирающей силу мафии Валерия весьма ценили и отъезд его рассматривали как проложение своего канала в сферу международного бизнеса.
Фридман оказался в эпицентре крупных экспортно-импортных сделок с Западом. Гнался в порты лес в вагонах, металл, буксировались по морским просторам списанные в металлолом крейсеры… А на счет посреднической фирмы Фридмана-старшего в Нью-Йорке текли деньги. Часть этих денег принадлежала деловым кругам и мафии, организующей контракты и чиновное согласие; брат Семен исправно расплачивался
Хищники сразу же кинулись на жирные куски, перепавшие им в государственной экономической неразберихе. Но не приманкой ли куски обернутся? И поймут ли наконец космически далекие от реалий жизни руководители, что, торгуя телом страны, выгод больших не получишь? Или обязательно нужно довести все до краха и крови? Подобный вариант уже не исключал никто. Корабль государства откровенно тонул, слабенько реагируя на управление кормчих…
Разрешение на въезд в США было Фридманом получено, оставались буквально дни его пребывания в тревожных российских просторах, однако многого он еще не решил. Первое: гарантированную перевозку драгоценностей, хотя соответствующая работа велась в Германии, где у него проживал дядя родом из Поволжья, в свое время умудрившийся доказать, что фамилия Фридман – немецкая, и успешно перебравшийся в Бонн.
Дядя вместе с Валерием занимался контрабандой уже долго, так что курьера должен немецкий партнер прислать надежного.
Кроме того, завязал дядя бизнес с одним из совместных предприятий, поставив в Союз под гарантию племянника деревообрабатывающее оборудование, должное настрогать дяде миллионы из российской древесины, гарантии на поставку которой имелись самые твердые. А помимо твердых гарантий, существовал еще добрый десяток «пожарных» вариантов. Так что дядя зависел от племянника плотно.
Второй проблемой являлась передача полномочий преемнику, должному представлять семейный бизнес Фридманов в Советском Союзе. Преемник был толковым, исполнительным, но многих тонкостей еще не постиг, кое-что воспринимал схематично, поверхностно, пусть и старался… А преемник – основной инструмент, должный быть безотказным и точным…
И, наконец, третье. Все хлопоты порой заслонялись горьким и сугубо личным… Мариной. Познакомился он с ней у Михаила, ее брата, у которого иной раз прикупал что-либо из аппаратурки, кассет, прочего барахла. И ведь влюбился же! Умна девочка, красива, надежна – такой она ему показалась, и чувство обоюдной теплоты родилось сразу же, он нутром это почувствовал, уверовав: вот – счастливый итог всему. Вот ради кого нужна ему Америка. Чтобы вытащить девчонку отсюда, раскрыть для нее мир, заботиться о ней, в этом смысл… Он же был чудовищно, обреченно одинок, что осознал совсем недавно, когда схлынул бредовый жар лихорадки накопительства, увеселений и делания денег.
Проклятые бумажки – красные, сиреневые, зеленые и коричневые… Они иссушали душу, мозг, отнимали способность радоваться жизни и быть человеком – сострадать, прийти на помощь ближнему, не имея видов на наживу, кому-то, наконец, просто подарить эти деньги… Ведь ничего же не было: ни семьи, ни любимой женщины, ни друзей, ни настоящего отдыха, ни увлечений. Только бизнес. Черно-белое, без красок и чувств существование. Впрочем, чувства страха, злобы, зависти – эти-то взыгрывали постоянно… Не приходили иные – раскованности, радости, участия, любви… Но они таились под спудом навязанных жизнью, как ростки под асфальтом. В силу логики ли, осознания ли необходимости спасения души, но хотел Валерий воскрешения в себе человека, хотя знал – с прошлым не порвешь и навсегда въелся в существо его расчет, цинизм, фальшь, страстишка к наживе и сытой, не обремененной трудом жизни, однако – хоть как-то исправиться, чтобы не отказался от тебя Бог и чтобы только не в ад, а в чистилище хотя бы…
Марина…
Он ощущал ограниченность этой девочки, черствость, даже духовную пустоту, но одно дело, когда пустота эта приобретенная, другое – когда незаполненная… Он убедил себя, что воспитает ее, сделает счастливой, а уж она теплом своей красоты и юности даст ему самое важное – возможность любить.
Любить, хранить, оберегать, делиться, дарить. В этом смысл, в этом.
Эмиграцию Валерия Марина воспринимала как нечто должное.
Политическая и социальная атмосфера родимого государства ей откровенно не нравилась, а все остальные детали существенного значения не имели, тем более уезжала она с любимым человеком, способным обеспечить ее всем, чем возможно.
Срыв произошел внезапно: один из знакомых Фридмана, хорошо знавший московских валютных проституток, откровенно удивился: дескать, что за шуры-муры с «группой риска»?
Поначалу Фридман оторопел.
Он не мог поверить: его, старого волка, провели? Но эти безвинные, прекрасные глаза, одухотворенные чистотой помыслов?
Папа – райкомовский деятель, хоть и в отсидке… А… братец – спекулянт?… Вот тебе и папа, и революционный дедушка…
Неужели – игра? При доказательном объяснении с ней истина выплыла наружу.
Сначала, правда, на Валерия обрушился бешеный шквал возмущения, которое могло бы показаться гениально искренним, но затем под давлением улик тактика переменилась: начался покаянный скулеж, мольба простить ошибки юности, заклинания в верной любви к нему – единственному и неповторимому…
– Вот. – Он положил перед ней сто долларов. – Раздевайся.
А после… подумаем, как нам строить общее светлое будущее и стоит ли его строить. А сейчас поработай. И еще, – предупредил, твердо глядя в ее глаза, – без лишних слов и эмоций. Я хочу побывать в роли клиента. Ее уж я заслужил.
Он ушел от нее через полчаса, не сказав ни слова. Ни слова не сказала и она. На том все кончилось.
Брел по улице, сопровождаемый ползущей сзади машиной с охраной, и думал устало, что все-таки прав, решив уехать.
Улица была сырой и мрачной, грязь летела от проносящихся мимо легковушек, редко и тускло светили окна в приземистых однотипных домишках, и прошедшая жизнь представлялась таким же отчужденным и убогим пространством, в котором он шел.
Быстрее к иным берегам, иным огням… Может, этот отрыв от всего прошлого, прыжок в бездну неясного еще нового бытия кончится трагически, но продолжать трагедию сегодняшнюю смысла не имело. Тот мир, в котором он замкнуто и привычно скитается, находится рядом с другим, соседним, – вероятно, исполненным смыслом, духовностью, однако недосягаемым для него, чей свет не различается им да и явно чужд… Он не верит ни в ценности этой страны, ни в надежды, ни в труды людей ее, ни в себя среди них.
Он здесь случайно. Он вообще не отсюда.
И тут пришла мысль:
«Ты же напортил здесь все, что мог напортить… И эти безысходность и нищета вокруг – дело, к которому и ты приложил руку, да. По-своему, иначе, нежели сановные тираны и идеологи-пустобрехи, но ведь ты паразит сродни им…»
Что же… Тогда прочь отсюда, как с места преступления!
А Марина?…
Его ознобом пробило от воспоминания о ней как о чем-то постыдно-мерзком, грязном… Потом же подумалось: а… так ли все просто? Ну ты, ты поставь себя на ее место! Ты требуешь от нее того, что никогда в тебе не присутствовало, дружок. Вот плюнь на все – на ложь ее, игру, подлость, продажность, и – прости. И руку ей протяни. Ведь единственная она, кого ты способен любить, ведь так, так… Рискни. И дай ей шанс. Потому что не все было для нее игрой, существовало ведь нечто большее, не мог он ошибиться… Или ошибся?