Шрифт:
Леонид Зернов
БРАЙТОН-БИЧ ОПЕРА
Все действующие лица и события «Брайтон-Бич оперы» — это плод фантазии автора, а любое сходство с реальными людьми и фактами является чисто случайным и неумышленным совпадением.
КАРИНА
Моя газетная статья, с которой все началось.
Недавно с громкой помпой завершилась продолжавшаяся несколько месяцев полицейская спецоперация по борьбе с русской проституцией в Южном Бруклине. В общей сложности
Говорят, что эмиграция — это всегда мясорубка. Перемалывает человека вместе с костями, делает из него кровавый фарш, из которого Америка потом лепит свой стандартный гамбургер. Иногда получается довольно съедобно, особенно если с кетчупом да на голодный желудок, но бывает и полный брак. Такую судьбу только и можно что на помойку выбросить или на худой конец — отдать бездомным. Почему так получается, никто толком не знает. Может, что-то ломается в мясорубке этой, а может — материал изначально непригодный был. Неподходящий для гамбургеров.
Карина училась со мной в одной школе, только на класс младше. Школа у нас была хорошая, московская, французская. Дети в основном из приличных семей; готовились в престижные институты, вели себя, как правило, примерно. Особенно в присутствии учителей. Карина была хорошенькая, но хорошеньких у нас в школе хватало. Она же отличалась от всех наших девочек тем, что носила короткие юбки. Вернеё, короткие юбки носила не она одна, но у неё они были короче, чем у всех остальных. Или, по крайней мере, казались короче. Причем намного.
Перед самыми выпускными экзаменами у меня с ней даже был очень короткий и абсолютно платонический, в полном соответствии с тогдашними советскими представлениями, роман. Может быть, мы несколько раз поцеловались — я уже сейчас не помню.
Потом, году в 1985-м, я случайно встретил её в Нью-Йорке. Она рассказала, что вышла замуж. Неудачно, конечно. Муж её был крупье в подпольном казино в Квинсе. Деньги в основном пропивал. Она работала у хасидов на фабрике, красила ткани. Мы обменялись телефонами, но она мне так и не позвонила, а я её номер посеял — может, и умышленно. Не хотелось вносить сумбур в мою вполне стабильную тогда личную жизнь.
С тех пор прошло много времени, и я, наверное, никогда и не вспомнил бы про неё, если бы пару лет тому назад меня не окликнули на выходе из «Золотого ключика». Я обернулся и увидел перед собой среднего возраста женщину, черты лица которой казались знакомыми, но имени я при этом вспомнить никак не мог.
— Не узнаёшь? — Я виновато и неопределенно так улыбнулся. — Карина. Пойдем посидим где-нибудь.
Я с сомнением посмотрел на обрывавшие мои руки полиэтиленовые мешки с продуктами, но отказываться тоже было глупо. Мы зашли в кафе около театра «Миллениум», сели возле самого окна. Я заказал кофе, Карина — водку.
— Вообще-то я тоже не пью, — каким-то извиняющимся тоном сказала она и тоже улыбнулась. Впрочем, я бы все равно ей не поверил.
Разговор не клеился. Вспоминали школу, крутились вокруг каких-то избитых тем. Наконец дошли до самого сакраментального эмигрантского вопроса: кто чем занимается. Мне похвастаться было нечем — переводы, «тоска железная», как сказал поэт.
— А ты?
— Да так…
Карина замолчала. Я почему-то тоже.
— Ладно. — Она как-то слишком резко подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза.
— Тебе скажу. Никому не говорю, а тебе скажу. Ты не растреплешь — я помню, какой ты в школе был. Массаж я делаю.
— В каком смысле «массаж»? — идиотски переспросил я.
— В том самом, — ответила она. — В самом что ни на есть том самом.
Я не знал, что ответить Карине, не знал, что говорят в таких случаях, потому что таких случаев в моей жизни ещё не было. Благо она и не ждала от меня никаких слов, а говорила сама — видно, очень давно хотелось с кем-нибудь поделиться.
— Знаешь, как получилось по-дурацки. Хасиды мои во Флориду переехали. С мужем поругалась. Любовник, как узнал, что мне теперь за квартиру надо платить, ушел. Ну, с квартиры я съехала, у подруги пожила, но у неё ведь своя личная жизнь. Работу, конечно, искала. Сунулась в пару мест — не берут, а тут в газете объявление: «Требуются красивые женщины до сорока лет. Большие заработки». Я ведь всегда была красивая, правда?
— Правда, — с какой-то даже излишней готовностью подтвердил я.
— Ну вот, я и позвонила. Они со мной ни в какие игры играть не стали — сразу все объяснили, да я и так уже понимала. Не маленькая. Деньги действительно были приличные, и в квартире своей они мне разрешили жить. Так что остается много. Я маме посылаю. У меня ведь отец умер два года назад, я тебе говорила?
— Нет, не говорила.
— Ну вот, говорю.
— А может, другие хасиды нашлись бы? — тупо уставившись в чашку с кофе, спросил я.
— Ты когда-нибудь работал у хасидов?
Я помотал головой.
— Тогда ты все равно не поймёшь, даже не имеет смысла рассказывать… Ты не думай, там чисто всё, гигиена. Они хорошо со мной обращаются, не бьют, деньги вовремя платят. Денег много. Тебе не нужно? Я могу одолжить. Без отдачи. Я ведь тебе говорила, я и маме посылаю. Она, правда, не знает ничего.
— Естественно.
Я почему-то вспомнил Каринину маму, которая всю жизнь повторяла ей: «Ты рождена для любви, и только для любви». Как в воду мама смотрела.
— Правда, извращенцы иногда попадаются страшные. Наши ещё ничего. А американцы — это нечто. Я ведь ещё и по-английски не очень. Не всегда понимаю даже, чего они от меня хотят.
— Ну и как же?
— Как? Один раз даже менеджера пришлось звать, чтобы он разобрался.
— Учить надо английский. — Это я, наверное, всё-таки напрасно сказал.