Браззавиль-Бич
Шрифт:
Непосредственно перед деревней проходила дорога, когда-то гудронированная, в плохом состоянии. Мы взобрались на нее и обозрели ее пустынное полотно в обоих направлениях. В пыльном воздухе лился мягкий вечерний свет, первые летучие мыши ныряли и трепыхались, описывая ломаные линии у нас над головами. Амилькар объяснил мне диспозицию.
Свернув налево, мы окажемся на дамбе, которая проходит через огромное болото. Таким образом мы сможем воссоединиться с занятыми перегруппировкой силами ЮНАМО. Свернув направо, на юг, мы вышли бы к одной из двух группировок федеральной армии, которая готовится выступить по этой дороге в ближайшие два-три дня.
— Полагаю, последней частью информации я могу воспользоваться, — заметила я.
Он пожал плечами и отвернулся. «Если хотите уходить, уходите, — сказал он неожиданно угрюмо. — Мне безразлично».
Я огляделась, упершись руками в бедра. Мы могли быть в любом месте Африки. Пейзаж типичный и заурядный. Прямая с выбоинами дорога, проложенная через низкий, заросший кустарником лес, беспорядочно разбросанные ветхие хижины, в воздухе — странный запах растительности и пыли, большое красное солнце вот-вот опустится за верхушки деревьев, жалобное треньканье сверчков.
— Я побуду с вами еще немного, — сказала я, не желая идти в одиночку по этой дороге навстречу федеральной армии. Я устало вскинула кулак в воздух. «Атомный бабах!»
Мальчики улыбнулись.
Пройдя примерно милю, мы к сумеркам достигли дамбы. Длиной в три четверти мили, она по прямой пересекала огромное болото. С виду она была крепкой и хорошо построенной. Дорожное покрытие не повреждено, ровные откосы уходили вниз под постоянным вдоль всей дамбы углом к земле. Тело дамбы пересекали кульверты — цементные трубы, обеспечивающие водообмен в период дождей. Мы торопливо прошли по ней. Крупная белая цапля снялась с болота и сильными взмахами крыльев забросила себя в вечернюю синеву. Открытое пространство, огромное небо над головой, далекий горизонт — все это вызывало чувство освобождения. И еще я начала понимать, почему Амилькар так уверенно делал прогнозы: отстоять эту дорогу будет легко.
Амилькар ушел в свои мысли. «Эти мальчики, — проговорил он сдержанно, разочарованным тоном, — они не настоящие солдаты».
Миновав дамбу, мы замедлили шаг. Уже почти стемнело. Амилькар велел нам подождать и ушел вперед, в ночь. Мы услышали, как он прокричал какое-то слово, наверное, пароль. Через пять минут он вернулся в полном недоумении. И сказал, что там никого нет.
Мы двинулись дальше. Сразу за дамбой находилась маленькая деревня — обычная кучка глинобитных лачуг по обе стороны дороги. Одна хижина была разрушена, со сгоревшей крышей из пальмовых листьев. Все остальное было в целости и сохранности.
По обе стороны от дороги тянулись брошенные траншеи, в одной из них под защитой мешков с песком стояла противотанковая пушка. Ствол у нее был длинный и тонкий, от нее пахло новизной: свежерасточенным металлом и резиной — от шин. Ее казенник поблескивал машинным маслом. Сбоку от нее были аккуратно составлены плоские деревянные ящики. Поблизости мы увидели еще много ящиков и упаковочных клетей с боеприпасами и боевой техникой. В одной из хижин мы нашли сотню «калашниковых», произведенных в странах Варшавского пакта; они лежали, как уродливые вязанки хвороста, в каждой по десять штук.
— Куда все делись? — спросил Амилькар, обращаясь в пространство. — Что здесь произошло? — Голос у него был недоуменный, возмущенный, обиженный, словно те, кто оставил деревню и бросил здесь все эти горы оружия, хотели унизить его лично.
Мы продолжили поиски и наткнулись на пакеты с рисом и жестянки с польской маринованной скумбрией. Мальчики сготовили жирное месиво из риса, рыбы, маниоки и листьев, которые Амилькар сорвал с какого-то куста.
Потом Амилькар перевооружил свою команду «Атомный бабах». Он выдал каждому по новому «калашникову» и щедро обмотал мальчиков ненужными пулеметными лентами. «Это хорошо выглядит, — сказал он. — Они будут чувствовать себя сильными». Он отправил Пятое Октября к противотанковой пушке, охранять дорогу, остальные вызвались составить ему компанию. Амилькару это понравилось.
— Видите, — сказал он, когда они ушли. — Теперь, на родной земле, они будут драться.
Мы сидели в хижине на куче грязно-оливковых плащ-палаток, которые нашли раньше. Между нами на полу стоял фонарь. Амилькар был в словоохотливом настроении и какое-то время вспоминал о своих довоенных амбициях. Он ни за что не стал бы работать в столице, как другие врачи с их частными клиниками и «мерседес-бенцами», они все поголовно хлопочут о месте во Всемирной организации здравоохранения, с тем, чтобы жить в Женеве. Он хотел бы остаться в своей провинции, сказал Амилькар, и помогать своему народу. «Бог вернет меня туда, — произнес он просто. — Когда война кончится».
— Бог! — повторила я. — Не станете же вы говорить, что верите в Бога.
— Разумеется, верю, — он рассмеялся моему удивлению. — Я католик. — Он запустил руку под камуфляжную гимнастерку, вытащил четки с распятием. — Он — мой наставник и защитник. Он — моя опора и утешение.
— В жизни бы не подумала.
— А вы христианка? — спросил он.
— Разумеется, нет.
— Ох, Хоуп, — он сокрушенно покачал головой. Его разочарование во мне было неподдельным и глубоким. — Это потому, что вы занимаетесь наукой.
— Одно к другому отношения не имеет.
Мы заговорили о моей жизни, о том, что я делала сейчас и прежде. Я рассказала ему о своей диссертации, о работе в Непе, о Маллабаре и проекте Гроссо Арборе. Я говорила живо, лаконично, авторитетно. Мне казалось, что я вспоминаю об исчезнувшем мире, подвожу итог какого-то исторического исследования, которое завершила много лет назад. Профессор Гоббс, колледж, работа в Непе, Гроссо Арборе и шимпанзе ко мне теперь никакого отношения не имели.
Время от времени Амилькар вставлял свои замечания, делал выводы.
— Но, Хоуп, позвольте вас спросить, — перебил он меня однажды. — Хорошо, вы много знаете. Вы знаете много странных вещей.
— Да, пожалуй.
— И вот я вас спрашиваю: ну и что? Чем больше вы узнаёте, тем лучше вам становится?
— Не понимаю вопроса.
— Все то, что вы знаете, — оно приносит вам счастье? Делает вас лучше?
— К счастью моя наука отношения не имеет.