Браззавиль-Бич
Шрифт:
— Разумеется, лагерь гудел как улей, когда вас… похитили. Теперь, коль скоро вы целы и невредимы, а Ян на месте, мы почти вернулись к нормальной жизни. Но это было нечто.
— Как Ян?
Хаузер скорчил сочувственную гримасу. «Он пытается этого не показывать, но, по-моему, он сильно травмирован. Бедняга. — Он покосился на меня. — Я имею в виду, что по сравнению с вами он определенно травмирован».
— Внешность обманчива.
Хаузер рассмеялся. Звонким смехом, стаккато. «Нет, Хоуп, — сказал он. — Нет. Вы сделаны из более прочного материала».
Его
Почему он так не нравился мне все эти месяцы? Гипноз первого впечатления, подумала я. Но потом вспомнила историю с наполовину съеденным детенышем шимпанзе. Мне следовало быть осторожнее.
— Почему закрыли зону кормления? — спросила я.
— Вы шутите?
— То есть?
— Неужели вам не сказали? Война. Войны шимпанзе, так их назвали. Северные шимпи систематически убивали южных.
Он посмотрел на меня, ожидая реакции.
— А-а, значит, вам это известно.
— Я это открыла.
Последовала длительная пауза. Хаузер опустил голову, словно извиняясь.
— Это открыл Юджин.
— Нет.
— Потому он и переписывает книгу.
— Это открыла я. Потому мне и пришлось сбежать из лагеря.
— Послушайте, мы все знаем, что это выяснилось в те дни, когда вы с Юджином были в поле. Но, — он помолчал и потом медленно проговорил, — именно Юджин понял, что происходит.
— Я ему это втолковывала чуть не месяц.
Хаузер нахмурился. «Как бы вам сказать… события представляются у нас в лагере совершенно иначе».
Я почувствовала, как у меня сдавливает виски, словно на голову надели ремень и стали затягивать. «Боже правый».
— Скажу вам честно. В лагере все считают, что Юджин… что с его стороны имели место какие-то сексуальные домогательства.
— Избави Бог!
— Мы же ничего не знаем. Мы видим, что вы сбежали, Юджин не показывается. Делами управляет Джинга. Понимаете…
— Да. Но то, что вы предположили, абсолютно неверно.
— Тогда простите. Я рад это слышать.
— Спросите Яна. Он вам скажет. Я его во все посвятила давным-давно. А Маллабар ничего слушать не хотел. — Я посмотрела на Хаузера. — Так Ян вам ничего не говорил?
— Хм-м, нет… Ян, по правде говоря, до сих пор не работает.
— Бедняга Ян.
Тут я вскинулась на Хаузера почти с былой враждебностью. «Вы и сами что-то знали. Не зря же вы сожгли этого детеныша шимпанзе».
— Бабуина, Хоуп. Нет, я вам клянусь. Это был бабуин. Мы оба ошиблись.
Я посмотрела в окно, на поросшую кустарником саванну. Ничего себе ирония судьбы. В душе у меня нарастало ощущение безысходности, от которого ссутуливались плечи и каменело лицо.
— В любом случае, — голос Хаузера звучал примирительно, — прекрасно, что вы возвращаетесь. У нас появилось двое новых сотрудников, но нам вас по-прежнему не хватает.
Последнее, что мы узнаём о себе, это то, как мы действуем на окружающих. Я повернулась к Хаузеру. «К сожалению, мне почему-то кажется, что я надолго не задержусь».
Снова оказавшись в Гроссо Арборе, я ощутила некое смятение: лагерь показался мне одновременно и знакомым, и чужим. Мы добрались в сумерках.
В столовой тускло горели лампы «молния». Мы сразу отправились ужинать, и Хаузер представил меня двум новым сотрудникам, молодым американцам из Стенфордского университета, которые жили в моей отремонтированной палатке. Я быстро поела и пошла в барак для переписи собрать свои немногочисленные пожитки. Ни Ян и Роберта Вайль, ни Юджин и Джинга Маллабар не показывались.
Я сидела на постели в длинном унылом помещении, думая о весьма сдержанном, если не сказать отсутствующем «добро пожаловать», которым меня встретили в лагере. Казалось, меня рады видеть только Хаузер и Тоширо. Со времени моего бегства в бараке прибавилось кроватей, установили каркас для перегородки, чтобы в дальнейшем разделить комнату пополам. В Гроссо Арборе возвращались хорошие времена, было понятно хотя бы это.
Я сидела на постели, предоставив мыслям блуждать, отдавшись во власть своих переменчивых настроений. Я почувствовала себя — по очереди — апатичной, мрачной, несправедливо обиженной, озлобленной, беспомощной, растерянной, оскорбленной и, наконец, независимой и исполненной презрения. Маллабар, в состоянии «нервного истощения» или нет, явно пытался начать какую-то программу минимизации ущерба, интегрировать, пока не поздно, мои открытия в свой magnum opus [16] . Теперь я пожалела, что поторопилась оставить ему записку о моих планах касательно публикации.
16
Грандиозное произведение (лат.).
В дверь негромко постучали. Ян Вайль, подумала я, поднимаясь, чтобы ее открыть, ну наконец-то! Но это оказалась Джинга. Она обняла меня, справилась о моем здоровье и настроении, сказала какие-то комплименты по поводу моей бодрости и спокойствия.
На ней были джинсы и темно-синяя хлопчатобумажная рубаха. Лицо открыто, волосы подхвачены обвязанной вокруг головы бархатной лентой. Я подумала, что она сама выглядит свежей, бодрой и спокойной.
— Как Юджин? — спросила я.
Она ответила не сразу, какое-то время смотрела в пол.
— Он так и не сказал мне, что случилось в тот день, — ровным голосом проговорила она.
— Он хотел убить меня. — После паузы я добавила: — Я думаю.
Джингу передернуло, она резко отвела глаза. Поднесла обе руки ко лбу, провела по нему, словно разглаживая морщины. «Я не могу в это поверить», — сказала она.
— Он словно сошел с ума. Начал меня избивать. Беспощадно. Если бы я не убежала…
Теперь она снова с яростью смотрела на меня, как будто стремясь мобилизовать всю свою энергию и решимость. Потом сказала негромко, спокойным тоном: «Вы представляете себе, Хоуп, как на него все это подействовало? Эти убийства, эти драки. Вы должны понять».