Браззавиль-Бич
Шрифт:
Когда я спросила Джона, почему он перешел от турбулентности к топологии, он сказал, что устал от изменчивости и хочет теперь изучать понятия, связанные с постоянством. Он хотел заниматься тем, что присуще объекту независимо от воздействующих на него сил и степени его трансформации. Когда нечто сгибают, растягивают или скручивают, то существуют характеристики, на которые деформация не влияет. Он хотел исследовать именно эти неизменные особенности объекта. Он сказал мне, как они называются: топологические инварианты.
Бросьте камешек в воду и посмотрите, как от него расходятся маленькие волны. У многих эти расширяющиеся концентрические круги вызовут мысли о переменах. Но для тополога, сказал Джон, расширяющийся круг — это символ постоянства. Круг, сказал Джон, это замкнутая кривая, это свойство круга, сжимается он или расширяется, есть его топологический инвариант. Я хочу рассматривать то, что остается незыблемым, сказал он, когда все вокруг меняется.
Берег незыблем, думаю я, когда бреду вдоль моря, и берег непрерывно меняется. Какой у него инвариант?..
В пальмовой рощице я вижу двух старух, они собирают упавшие на землю кокосовые орехи.
В топологии объекты, имеющие одинаковые инварианты, рассматриваются как эквивалентные, независимо от того, насколько по-разному они выглядят. Помятый диск спущенного футбольного мяча обладает теми же инвариантами, что надутый мяч, хотя они выглядят и ведут себя совершенно по-разному. Объекты, в таком смысле эквивалентные, называются гомеоморфными. Я вхожу в пальмовую рощу и здороваюсь со старухами. Они отвечают на мое приветствие. Вот, думаю я, мы все трое гомеоморфны друг другу… Да, мне кажется, у нас одни и те же инварианты. Разница между нами чисто внешняя. Женщины скромно улыбаются, когда я с ними прощаюсь, потом снова наклоняются к земле собирать падалицу.
Я терпеливо сидела у себя в комнате, дожидаясь, когда мне позвонят из холла и известят, что приехал Хаузер. Я получила сообщение из Гроссо Арборе: Хаузер приедет и доставит меня обратно в лагерь, чтобы «обсудить условия моего контракта». Я не знала, что это означало или подразумевало, и вовсе не рвалась вернуться; но понимала, что до бесконечности откладывать нельзя; я должна приехать хотя бы затем, чтобы забрать свои скромные пожитки.
В дверь постучали. Это оказался один из помощников директора, молодой человек из Ганы по имени Кваме. Он сообщил мне, что администрация отеля освобождает помещение, где жил мистер Шукри, и директор просил выяснить, не хочу ли я оставить себе что-то на память. Я была удивлена таким вниманием. Когда мы выходили из комнаты, зазвонил телефон: Хаузер ждал меня внизу. Он был готов подождать еще немного.
Я стояла у Усмана в гостиной и оглядывалась по сторонам, испытывая некоторую неуверенность и беспокойство.
Кваме, соблюдая приличия, остался в дверях, у него за спиной ждали моего ухода две горничных с пластиковыми мешками и картонными коробками. Я подошла к письменному столу, выдвинула ящик. Увидела паспорт, документы, какую-то мелочь. Для меня здесь ничего не было. В спальной открыла шкаф. Немногочисленные предметы его гардероба висели на плечиках, под ними стояло четыре пары обуви. Меня охватила странная паника. Я знала, что нужно взять какую-нибудь вещь, иначе я потом пожалею. Но что? Я сдвинула все плечики к одной стенке. Этот полотняный пиджак, разве он мне нужен? А эти галстуки? Меня внезапно затошнило. Сама идея о чем-то взятом на память, о вещи взамен Усмана показалась мне оскорбительной и отталкивающей. Я дернула на себя еще одну распялку: его летная форма, которую выдавали всем пилотам, которую никто из них не носил. На полке над вешалкой я увидела его форменную фуражку, так и не вынутую из целлулоидной упаковки, рядом с ней блестела твердая кожа его военного ремня. Ремень? Во всяком случае, что-то полезное, я смогу его носить. Я потянулась за ним, взяла в руки.
К ремню была пристегнута аккуратная коричневая кобура. Кожаная, округлая, похожая на стилизованный боб. Я отстегнула клапан. В кобуре был его маленький, компактный итальянский пистолет. Я вытащила его, взвесила на ладони.
Я вспомнила, — и сердце у меня вдруг сжалось, — с какой гордостью Усман, одетый в пляжные шорты, в тот день показывал мне свой истребитель.
Его талисман, так он сказал. Почему он не взял его с собой, подумала я уже со злостью.
Мои пальцы скользнули по инициалам на рукояти.
Я сразу поняла, что я хочу взять. Я сунула пистолет в карман и вернулась в гостиную. Я сделала глупость, сказала я себе, но я захотела иметь эту вещь, мгновенный порыв, которому я подчинилась, был слишком силен. Это был единственный предмет во всем бунгало, который воскрешал для меня образ Усмана Шукри. Однако я продолжала осматривать гостиную, просто, чтобы соблюсти форму.
Открыв шкаф, я увидела картонную коробку со всеми инструментами и материалами, которые Усман использовал для своих мушиных аэропланов: скальпели и бритвенные лезвия, тиски для мормышек, спичечная соломка и щепочки бальзы. Эта находка побудила меня вернуться к письменному столу, в нижнем ящике я обнаружила тоненькую папочку с изящными чертежами его моделей. Я сказала Кваме, что она мне и нужна. Не успела я выйти из комнаты, как в нее скромно просочились горничные.
— Хорошо выглядите, — повторил Хаузер. — Нет, действительно хорошо. Я хочу сказать, в жизни не подумаешь…
— Я нормально себя чувствую. Я отдохнула. И ничего ужасного не случилось.
Мы были в пути уже больше часа. Хаузер, к моему удивлению, поцеловал меня в обе щеки, когда мы с ним в конце концов встретились в вестибюле. Казалось, он был искренне рад меня видеть, он наговорил мне кучу комплиментов. Сначала мы беседовали достаточно осторожно, дипломатично не касаясь болезненных тем, но я чувствовала, что он изнемогает от нетерпения и вопросы громоздятся у него в голове. Я решила, что на некоторые из них готова ответить.
— Как Юджин? — неискренним тоном осведомилась я.
— Ох! — начал Хаузер, почти неприлично обрадовавшись моим словам. Но поспешил взять себя в руки, сделал скорбное лицо. — В том-то и дело. Он не в форме. Очень не в форме. С того времени, как вы исчезли. Мы его почти не видим. — Он покосился на меня. — В основном всем заправляет Джинга. Я думаю, у Юджина… — он замялся, выбирая слова, — сдали нервы. Нервное истощение, так она говорит.
— Что ж. Думаю, это понятно.
— А что произошло?
— Когда?
— В тот день, когда вы уехали. Что случилось? Давайте, выкладывайте. — Он улыбнулся мне. — Разумеется, старине Антону вы можете рассказать.
— Ну, я в этом не настолько уверена.
— Все изменилось. Публикация книги отложена. Зона кормления закрыта. Что вы с ним сотворили?
— Мы с ним поспорили.
Хаузер скептически посмотрел на меня, но убедился, что сейчас я больше ничего говорить не собираюсь. И продолжал трещать сам.