Бредень

Андерсон Лин

Вот так всегда, подумала она. Возбуждать. Подготавливать. Шон это хорошо умеет. Она выпрямилась и открыла глаза.

– Теперь лучше? – Он улыбался, взгляд его синих глаз выражал уверенность.

Она встала, он подал ей полотенце, затем халат.

– Одеваться не нужно, – разрешил он.

Шон любил женщин. Ему было хорошо с ними. Но больше всего ему нравилось быть с ними в постели. И на саксофоне он играл в такой чувственной манере, будто не играл, а занимался любовью. Он баюкал свой инструмент, гладил его, перебирал клавиши и дул в него, пока саксофон не взвизгивал от удовольствия. Некоторое время назад Рона заметила перемену

в его отношении к себе. Он больше не играл на ней, он играл с ней. А это уже совсем другое.

– Вкусно? – спросил Шон.

– Объедение.

– Пасту я поставил в холодильник, приготовлю завтра на ужин.

Каждую пятницу Шон играл традиционный джаз в одном из клубов в центре города. В «Абсолютном джазе» всегда было темно и уютно. По пятницам там обычно было яблоку негде упасть. Программа начиналась в десять и заканчивалась не раньше двух часов утра. А потом Шон часто оставался на джем и играл до рассвета. Рона любила наблюдать за его игрой, за его искусными руками, выжимавшими потоки чувств из золотого инструмента, как в тот вечер, когда они познакомились. В клубе была организована вечеринка для полицейских, и его пригласили выступить. В перерыве он подошел к ее столику и попросил разрешения с ней поговорить. Его прямота настолько ошеломила ее, что отказать она не смогла. Кроме того, весь вечер он был объектом ее эротических фантазий. Она осталась допоздна. В конце музыканты заиграли тихий соул, и публика стала постепенно расходиться. Он уложил свою дудку в футляр, и они вышли вместе. С тех пор они не расставались.

Я не могу идти в клуб, думала она. После того, что узнала.

Насвистывая и звеня чашками, Шон засыпал свежемолотый кофе в кофеварку.

– В пятницу я ходила в Галерею, – услышала Рона свой собственный ровный голос.

Шон не отвечал. Она уж подумала, что он, наверное, не слышит. С ним это частенько случалось. Когда складывалась в голове мелодия, он, насвистывая ее, уносился в неведомые дали. Но не сейчас. Сейчас он слышал ее.

Шон, не переставая насвистывать, поставил кофейник и начал разливать кофе. Прежде чем ответить, он довел мотив до конца.

– Здесь обычные люди посещают картинные галереи. Мне это нравится. Это напоминает мне Дублин, – без тени волнения негромко проговорил он.

Он не собирался вступать в перепалку. Повисло молчание. Рона потрогала свою чашку и сказала:

– Ты ходил туда в пятницу.

– Ходил.

Неясно было, вопрос это или ответ.

– С тобой была женщина.

– Была.

Сделав глоток, он аккуратно опустил чашку на блюдце. Он все делал аккуратно. Его большие руки двигались уверенно и мягко.

– Кто она? – Рона старалась говорить безразличным тоном.

Шон пристально смотрел на нее, ловя ее взгляд.

– Одна моя знакомая. Она любит картинные галереи.

– Как я.

– Нет, – он покачал головой, – не как ты. – Он взъерошил волосы.

Я его вычислила, подумала Рона. Она ждала продолжения, но перебила его, едва он открыл рот.

– Рона…

– Ты спишь с ней?

– С ней? – Он повторил ее слова таким беспечным тоном, что они сразу как будто утеряли всякий смысл. – Сплю, не сплю – какая разница?

– Для меня большая, – разозлилась она.

Он молчал. Вдали начали бить церковные куранты. Она насчитала восемь, прежде чем последовал ответ.

– Это оттого, что ты придаешь этому слишком много значения, – невозмутимо

произнес он.

Шон никогда не выходил из себя. Если он и бывал раздражен или недоволен, то все равно делал вид, что не понимает, из-за чего тут поднимать шум. Иногда Роне хотелось, чтобы он вспылил, устроил ей скандал. Но он неизменно хранил спокойствие, и она только огрызалась на него, как мелкая шавка.

– Если я скажу, что нет, ты мне поверишь?

Она знала, что так будет.

– Послушай. – Он протянул руку через стол и приподнял ее подбородок, чтобы заставить взглянуть на него. – Я не стану для нее готовить, или играть, или щекотать ей затылок, когда она устанет. – И его ладонь нежно скользнула по изгибу ее скулы.

Оставив посуду на столе, они перешли в гостиную. Шон зажег газовый камин и опустил шторы. Затем он сел на диван и призывно вытянул руку на спинке. Рона позволила себе прижаться к нему, положить голову ему на грудь, но уже представляя себе, как бы она жила без него.

Зазвонил телефон. Шон встал, чтобы поднять трубку.

– Это тебя, – сказал он. – Мужчина. Он не представился. – На его лице не дрогнул ни один мускул.

Она взяла трубку, а Шон вышел из комнаты. Из спальни понеслись саксофонные рулады.

– Алло?

– Рона? Это Эдвард. Эдвард Стюарт. – Пояснения были излишни. Да она узнает этот голос всегда и везде.

На том конце прочистили горло:

– Можно поговорить с тобой об одном деле?

– Нет.

– Рона, мне так трудно…

Ему всегда трудно, а другим – легко.

– Иди ты к черту, Эдвард, – сказала она и собралась дать отбой.

– Рона, подожди, пожалуйста. Это очень важно.

Что-то в его голосе заставило ее повременить.

– Не могли бы мы встретиться? – попросил он.

Рона услышала собственные слова:

– Завтра. В полдесятого?

Прощаясь, Эдвард уже обрел уверенность в себе. Он получил что хотел, подумала она. Какие у него к ней могут быть дела? Что-нибудь связанное с его адвокатской конторой или с выборами, которые он надеется выиграть в будущем году? И почему именно сейчас? Мы не разговаривали три года, и в последний раз это случилось в суде. Тогда он остался недоволен тем, что благодаря обнаруженным ею уликам его клиента упрятали за решетку. Эдвард не любил проигрывать.

Саксофон Все заливался, но теперь Шон заиграл мелодию, которую Рона привыкла считать их музыкой. Он рассказывал, что исполнял это, когда влюбился в нее.

Она знала, что таким образом он предлагает ей мир.

Шон не спросит, что за мужчина ей звонил. Он не спросит, спала ли она с ним раньше и спит ли сейчас. Он не спросит, потому что это никак не влияет на его отношение к ней.

Жаль, что для нее все иначе.

4

Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».